Игорь Росоховатский - Ураган (сборник)

«Не огорчайтесь, Таня, наверстаете, — у вас миллион фильмов впереди», — ответил я с чистосердечными нотками зависти. «А вы что, в пенсионеры записываетесь в свои тридцать? Не выйдет, раскусят — и пенсии не дадут. Вон вы у нас какой могучий спортсмен!» — И серые, с зеленоватыми искорками глаза глянули на меня (с непоказным, хотелось бы верить) восхищением.

Не знаю, как там «молодые дурехи», но старый дурень не устоял. Да и где тут устоять записному холостяку?

«Идите, Танюша, в кино, мне как раз нужно отчет подготовить. В манипуляционной даже лучше, никто мешать не будет».

Она мило наклонила головку: «Какой вы добрый, Петр Петрович», — и исчезла. А ее слова остались — вместе со слабым ароматом духов… Остались и сомнения в разумности моего поступка…

Я придвинул бумаги и заставил себя заняться ими. Придумал хитрость: чтобы работа пошла, начал с самого легкого — подсчитывал по формуле содержание азота в кислоте. Затем перешел к более сложным вычислениям. И дело уже сдвинулось с мертвой точки, но внезапно со стороны вивария донесся протяжный вой. Он поднялся до высокой ноты и оборвался… Затем раздался с новой силой

В следующую минуту я проскочил через тамбур и вихрем ворвался в виварий. В большой клетке катался по полу темный косматый клубок, в котором с трудом можно было узнать Тома. Его пасть была открыта, из нее хлестала пена. Том раздирал на себе кожу, выдирал клочьями шерсть.

«Взбесился? — мелькнула мысль. — А самки?» Я помчался к телефону. Через несколько минут прибыли ветврач и санитары. Но Тому врач уже помочь не мог. Шимп лежал темным, окровавленным, неподвижным кулем на полу. Кровь продолжала вытекать из страшных ран, которые он себе нанес. У меня дрожали пальцы, ключ не попадал в замок. Врач взял его у меня и сам открыл клетку. — Острое отравление, — диагностировал он. Длинные висячие усы делали его лицо унылым. — А где дежурная лаборантка? — Она пошла… У нее заболела родственница, вызвали… — Вы не умеете лгать — и не пытайтесь. Меня не интересует, куда она пошла. Хотелось бы знать, когда кормили обезьян… Однако погодите, что это такое, зачем он здесь?

Он наклонился, причем один ус опустился ниже другого, и поднял длинный тонкий прут. На его конец был насажен огрызок банана. Другой конец прута находился за решеткой клетки, около него валялась кожура. Если бы я знал тогда, судьба скольких людей будет от нее зависеть…

— Кто это кормил животное таким способом, ведь есть транспортер? — Он пристально смотрел на меня.

Я отрицательно покачал головой и пожал плечами. Он осторожно снял с прута огрызок банана, рассмотрел его, зачем-то понюхал.

Я готов был поклясться, что, когда заходил сюда раньше, прута в клетке не было.

— Посмотрите, пожалуйста, Петр Петрович.

На банане виден был желобок явно искусственного происхождения, а в нем — несколько капель сизой жидкости. Врач еще раз понюхал банан и брезгливо поморщился.

— Хлорофос, — сказал он. — Несколько дней назад им здесь выводили тараканов. Допустим, были нарушены правила безопасности. Но как он попал в таком количестве в банан под кожуру? И что это за желобок?

Дверь вивария открылась, пропустив нескольких людей. Первым к врачу, слегка переваливаясь, подошел заместитель директора института Евгений Степанович. Его полное розовощекое лицо выглядело встревоженным. За Евгением Степановичем следовал заведующий виварием, высокий прихрамывающий старик с густой гривой волос, и научный сотрудник из отдела ферментов.

Меня оттерли и на некоторое время оставили в покое. Я достал платок и вытер вспотевший лоб. Вспоминались странные шаги, свист и дребезжанье… Выходит, не почудилось. Но ведь в виварии никого не было. И кому понадобилось отравлять Тома? Чертовщина какая-то…

Больше всего я боялся, чтобы в эти минуты не появилась Таня и не попала под град вопросов. О своем двусмысленном положении я как-то не думал, пока Евгений Степанович не обратился ко мне:

— Почему оказались здесь вы, Петр Петрович? Где дежурная лаборантка?

— У нее кто-то заболел, — забормотал я. — А кто должен был дежурить? — спросил Евгений Степанович и, услышав ответ, многозначительно улыбнулся уголками губ. Он умел, ничего не говоря, улыбаться так, что собеседнику хотелось провалиться сквозь землю.

— Как только она появится, попросите ее ко мне, — сказал он и пошел к выходу.

Санитары убрали труп Тома из клетки, врач остался осматривать обезьян. Я подошел к клетке Опала. Мой подопытный шимп в отличие от остальных обитателей вивария почти не проявлял признаков беспокойства. Он лакомился яблоком из своих запасов. Опал представлял для меня постоянный источник огорчений. После введения полигена Л его реакции почему-то не усилились, как я предполагал, а затормозились, умственная деятельность ослабла. Тупость этого существа стала беспредельной. А ведь я выбирал его, еще детеныша, для опытов — по объективным показателям анатомического строения, физиологии: правильная форма черепа, широкая грудная клетка, крепкая мускулатура… И полиген сработал — об этом свидетельствовали показания энцефалографа, анализы крови, лимфы, секреторных жидкостей, появление на шее более темной шерсти — так называемого «кружевного воротничка». Некоторый всплеск умственной деятельности наблюдался у него только в первый год после введения полигена. Затем наступил кризис, произошел пока необъяснимый парадокс — энцефалограф по-прежнему показывал активизацию работы мозга, а я наблюдал притупление умственной деятельности, замедленность реакций. На уроках «языка жестов» Опал почти не отвечал на вопросы, самые несложные задания выполнял хуже контрольных обезьян, которым не вводили полиген Л. Я даже сомневался, можно ли его теперь переводить к самкам вместо Тома. Сможет ли он выполнять функции лидера — вожака и защитника — даже в небольшой группе самок? Однако выбора у меня не было… К тому же необходимо завершить опыты и проверить, как проявит себя полиген Л во втором поколении шимпанзе. Оставалась слабая надежда. Но понадобится время, годы… А моя диссертация?.. Оставалось только горько улыбнуться своим мыслям…