И вот однажды в моем номере, похожем на антикварный магазин, появился поздним вечером некий молодой человек.
Странного посетителя нельзя было назвать ни товарищем, ни господином. Для «товарища» у него были слишком холеные руки с длинными, до блеска отполированными ногтями, привычное грассирование и манеры «человека из общества». А для «господина»… Дело в том, что одежда молодого человека полностью соответствовала революционным канонам того бурного времени: высокие, заляпанные грязью сапоги, кожаная потрепанная куртка, косоворотка, кожаный картуз с красной ленточкой. Кроме того, он виртуозно скручивал пресловутые козьи ножки и безбожно дымил махоркой. В лице его тоже было что-то и от «товарища» и от «господина». Томные, с поволокой глаза, затемненные густыми длинными ресницами, как будто бы намекали на голубую кровь, зато толстогубый рот явно стремился засвидетельствовать рабоче-крестьянское происхождение. Впрочем, главное заключалось все-таки не в этом, а в том, что его простодушное лицо прямо-таки дышало честностью и благородством - особенность, по которой я обычно определял жуликов.
- Добрый вечер, Василий Петрович, - сказал он хорошо поставленным голосом и таким тоном, каким говорят со старыми и добрыми друзьями.
Откуда он узнал моё имя и отчество - бог его знает. Посетитель мне сразу и безоговорочно не понравился. Кажется, он это понял, но моя неприязнь его ни капельки не смутила. Он вообще был не из тех, кто смущается.
- Как себя чувствуете, Василий Петрович? А то мне говорили, что вы третьего дня немного приболели. Увы, погода никак не желает осознать ответственности момента: крайне неустойчива. Я, между прочим, тоже очень склонен к простуде. Видите? - Он довольно естественно покашлял и внимательно оглядел номер.
- Чем могу быть полезен, гражданин? - сухо поинтересовался я.
Незнакомец с ответом не торопился, продолжая с веселой наглостью разглядывать экспонаты моего импровизированного музея.
- А у вас здесь довольно мило.
Его намекающие на голубую кровь глаза на мгновение задержались на веерах и внимательно ощупали статуэтку фламандца. Незнакомец чмокнул своими рабоче-крестьянскими губами и, слегка грассируя, сказал:
- Если память мне не изменяет, на аукционе в девятьсот шестнадцатом она пошла за семь тысяч?
- Память вам не изменяет.
- А стоит-то все шестнадцать, а?
Любитель махорки неплохо разбирался в антиквариате…
- Стул предложить не собираетесь?
- А вы ко мне надолго? - вопросом на вопрос ответил я.
Он усмехнулся.
- Мне о вас говорили как о воспитанном человеке… Это, конечно, не в упрёк, а так, к слову. Что же касательно времени, то всё, дорогой Василий Петрович, будет зависеть от вас. Я к вам с деловым предложением. Так разрешите всё-таки сесть?
- Садитесь.
- Благодарю вас.
Он сел одновременно со мной, с небрежным изяществом закинув ногу на ногу. Спросив разрешения, закурил и доверительно сообщил мне, что с младых ногтей сочувствовал революции и революционерам.
- Если бы не слабое здоровье, вы бы видели меня среди тех, кто штурмовал Зимний, - сказал он.
- К счастью, ваше отсутствие среди штурмующих на результатах не сказалось.
- Это единственное, что меня утешает! - весело заметил он и перешел наконец к деловой части беседы.
Заверив меня в своей искренней и неизменной симпатии к большевикам, в симпатии, которая, вне всякого сомнения, перейдет со временем в любовь, он сказал, что хочет через меня передать в дар Советской власти некую уникальную вещь.
Незнакомец меньше всего был похож на бескорыстного дарителя, поэтому я на всякий случай уточнил:
- Безвозмездно?
Он укоризненно всплеснул руками.
- Я же вам сказал, что только здоровье помешало мне штурмовать Зимний!
- Итак, бесплатно.
- Абсолютно бесплатно, - подтвердил он. - Ведь те жалкие двадцать тысяч рублей, которыми, надеюсь, Советская власть поощрит мой патриотический поступок, ни один нормальный человек не назовет деньгами…
- Вы очень весело настроены.
- Ничуть. Мне крайне грустно расставаться с этой бесценной вещью. И если бы не мой патриотизм и не мои идейные убеждения, которые всегда мне так дорого обходились, я бы здесь не сидел, Василий Петрович. Можете мне поверить. Даю вам слово дворянина или беспартийного большевика - что вас больше устроит.
- Двадцать тысяч!
- Да, всего-навсего двадцать тысяч.
- Вам разве не известно, что мы ничего не покупаем?
- Известно. Вы национализируете и реквизируете. Только так и нужно поступать с этими разжиревшими на пролетарской крови буржуями. Если бы вы поступали иначе, я бы вас не понял и не посочувствовал. Но ведь к простому труженику должен быть совсем иной подход, не правда ли?
Читать дальше