Однажды зимой, во время ледостава, он разыграл Аниту.
На спор с кем-то взялся выкупаться среди льдин, заплыл довольно далеко — и вдруг увидел на берегу ее. В пушистой шапочке, в белом электросвитере, совсем девчонка. Он закричал: «Тону!» — и давай нырять, махать руками, пускать пузыря. Ни секунды не мешкая, она сбросила сапожки и с разбега метнулась под льдины. С ума сойти, как он перепугался: ребенок же, а тут льдины прут! И как потом отчитала его за эту выходку Нора!
А через несколько дней Анита, отчаянно глядя в глаза, спросила, точно под лед нырнула: «Руно, если бы на свете не было Норы, вы смогли бы полюбить меня?» Она сама была такая, Анита, она поняла бы его. А вот папаша Церр нечто противоположное. И почему это не раскусила его Нора? Просто удивительно, каким доверчивым может оказаться человек. И каким низким может оказаться другой человек, в общем-то отнюдь не глупый. Будто вся его желчь, выплеснутая на Руно, способна хоть на секунду оживить Аниту!..
«А теперь ты и сам попал в переплет, Церр. И, судя по всему, надеешься на Руно Гая. Ясное дело, «Толчинский взял курс на бакен с согласия врача, без Церра Другоевич не мог принять решение. И опять, что бы я ни сделал ты будешь до конца своих дней хулить меня. Что за напасть, хоть зубри инструкции, чтобы ни на шаг от них не отклониться.
Хоть садись и сиди сложа руки, чтобы меньше потом досталось тумаков. Верное слово, так и сделал бы, коли б не Ларри-Ларк! Но ведь там и другие, — напомнил себе Руно Гай. — Ну что ж, не было бы Ларри Ларка — спасал бы остальных. А если бы там был один Церр? — безжалостно спросил он себя. И честно признался, вздохнув:-Ничего не поделаешь, спасал бы и Церра. Но откуда у человека столько желчи? И какой желчи! БТ по сравнению с ней простокваша».
Легким шагом шла Нора по охотничьей тропе. Тропа петляла, огибая замшелые валуны, колодины, встававшие на пути сосны. Под ногами мягко пружинила подушка из мха и желтых сосновых игл, на которых так приятно скользили подошвы. Она останавливалась, рассматривала то багровый лист рябины, то выводок поздних рыжиков, то серебристую узорчатую паутинку, прислушивалась к отдаленному перестуку дятлов, к шуму ветра в вершинах сосен — и все старалась сосредоточить на чем-то внимание, увлечься чем-то, как всегда увлекалась раньше в этом диком лесу, когда они гуляли здесь вместе с Руно, — и забыть обо всем. И она как будто бы увлекалась листом, дятлом, паутинкой, но вдруг снова ловила себя на том, что торопливо шагает, почти бежит по траве. Куда? Зачем? Она не любила в себе эту привычку — вечно куда-то спешить, бежать, лететь. Но теперь уже поздно перевоспитываться. А может, оно и к лучшему.
Во всяком случае, совсем не плохо промчаться на рассвете этой знакомой и уже забытой тропой. Даже если голова занята другим. Сегодня бросок через тайгу как раз отвечал ее тревожному внутреннему состоянию. Впервые за последние годы ей некуда было спешить, некуда бежать. Разве что от себя бежать.
Она вышла на косогор — и дали распахнулись перед нею.
Сонная, подернутая тончайшей дымкой гладь водохранилища. Сосновый бор под горой Два стеклянных купола гостиницы- один на берегу, другой, перевернутый, в воде. А вдали, несколькими километрами дальше, уходящая в небо башня Жига иска.
Нора сбежала с горы, пересекла молодой березничек и по каменистой тропке спустилась к берегу Лены.
Вот так же спустились они к реке вместе с Анитой. Снег слепил глаза, скользил под ногами. Анита убежала вперед, исчезла среди закуржавевших кустов, а когда Нора догнала fee, девочка, ни слова не говоря, бросилась в воду. Там, среди льдин, истошно орал и махал руками Руно. Поодаль стояли и ухмылялись его приятели-лесорубы. Нора сразу поняла, что он дурачится. А Анига… бедная доверчивая девочка…
Да, вот эти кусты. Здесь она стояла тогда, там «тонул» Руно. И опять всколыхнулось, взбурлило в ней все, что она тщательно старалась забыть эти пять лет, забыть и не тревожить в памяти, — всколыхнулось и встало перед глазами.
Черные искусанные губы, почерневшее от удушья лицо Руно, когда его привезли с завода… Песчаная отмель возле рыборазводной станции, заваленная почерневшей, точно обугленной, рыбой… И маленький гроб — все, что осталось от Аниты. Ее так и не показали никому, даже отцу.
Трое суток Руно не приходил в себя, почти три месяца пролежал в специализированном госпитале в Швейцарии.
Еще повезло, что сменщик успел буквально вырвать его из когтей смерти. Седенький ирач в Давосе сказал: «Все решила одна минута».
Читать дальше