Андрей Балабуха: Нептунова Арфа. Приключенческо-фантастический роман

Так!

Аракелов обессиленно опустился на утрамбованный песок пола. Значит, все. Значит, кончено. Значит, зря.

Ай да Ганшин! Крепок оказался Николай Иванович, крепче, чем Аракелов мог предположить. Начал все-таки свои взрывы. Не побоялся. Ждал, ждал, ведь утром собирался начать, а сейчас уже вечер. Но все-таки рванул. Серьезный мужчина — недооценил его Аракелов, недооценил!

Толчков больше не было. И тут Аракелов сообразил, что не знает, должны ли они повториться, как предусматривалось программой ганшинских испытаний: взрывать все заряды одновременно или последовательно, по одному? Прошло пять, десять, пятнадцать минут — тишина. Значит, все. Ждать больше нечего.

А впрочем, какая разница? Кончилась аракеловская эскапада. Впустую кончилась. Ничему он своей дурацкой демонстрацией не помешал, себя только в идиотское положение поставил. Хотя какое это имеет значение?! Ведь не в нем же, не в Аракелове суть — в Арфе.

Аракелов вскочил на ноги. Арфа! А вдруг излишними были их опасения? Вдруг толчок оказался недостаточно силен? Аракелов дернулся было бежать, но взял себя в руки. Огляделся.

Один из ходов, соединяющих большие гроты с лабиринтом, начиналс примерно посередине противоположной стены Колонного храма. Аракелов направился туда.

На первый взгляд очертания лаза ничуть не изменились — по-прежнему черным провалом зияло неправильной формы отверстие, расположенное почти на уровне груди, этакое окно в глубь скал. Ну, вперед!

Двигаться здесь по большей части приходилось ползком; лишь изредка, когда ход чуть-чуть расширялся, можно было для разнообразия позволить себе метров пятнадцать-двадцать пройти на четвереньках, что было, впрочем, еще неудобнее. Когда они с Венькой залезли в эти чертовы капилляры впервые, Аракелов никак не мог отделаться от ощущения, что никогда уже не суждено ему выбраться отсюда, что навечно обречен он ползти и ползти куда-то в твердокаменной утробе острова. Но сейчас он не думал об этом. Сейчас его интересовало лишь одно: насколько поврежден взрывом лабиринт? Пока особых нарушений не заметно, а больше ли стало трещин в каменных стенках, кто ж его знает? Считал их Аракелов, что ли? Да и на что, собственно, могут они влиять? Ерунда!

На завал он наткнулся примерно на четырехсотом метре. Собственно, даже завалом его назвать было трудно. Не знай Аракелов, что раньше по этому ходу пробирались они дальше, куда дальше, не будь он в этом уверен абсолютно, — тупик, в который он уткнулся, показался бы естественным, изначальным. Ну, заполз в какой-то аппендикс, заплутал в лабиринте ветвящихся ходов… Только не было этого тупика прежде! Был ход, причем как раз в этом месте расширявшийся настолько, что можно становилось — ползком, правда, не поднимая голову, — развернуться; здесь они с Венькой лежали рядышком, обсуждая, куда ползти дальше… Аракелов пощупал, осмотрел, простучал стену перед собой: она казалась монолитной, нечего и думать как-то разгрести завал этот — скала, сплошная скала.

Пятясь, он вернулся на тридцать или сорок метров, свернул в боковое ответвление, которое должно было вывести туда же, к вертикальным каналам Арфы, только более долгим, кружным путем. Однако минут через двадцать убедился, что и здесь путь перекрыт не менее надежно.

Часа два или три, а может быть, и больше — времени он не засекал, — пытался Аракелов пробиться в дальнюю часть лабиринта, но в конце концов вынужден был признать свое поражение и окончательно отступить.

Он вернулся в Колонный храм. Все тело болело — ссадины, царапины, синяки… Да, шорты и безрукавка — не самый подходящий наряд дл спелеолога-любителя. Аракелов отправился к сифону, соединяющему Колонный храм с Первым гротом, умылся: вода была морская, соленая, и потому удовольствия Аракелову эта процедура, мягко говоря, не доставила. Ничего, утешил он себя, это полезно, антисептика это.

Больше ему здесь, в пещерах, делать было нечего. Правда, вылезать наверх — тоже перспектива, прямо скажем, безрадостная. Не хотелось, ой, не хотелось Аракелову встречаться сейчас с Ганшиным. Не сорваться бы, не наговорить бы такого, чего потом вовек себе не простишь: нет ничего бессмысленнее бессильной озлобленности побежденного. Оба они с Ганшиным были уверены — каждый в своей правоте. И у Ганшина хватило сил, характера, возможностей свою правоту, если не доказать, то хотя бы навязать…

Он сидел на краю сифона, свесив ноги в воду. Ганшинский взрыв породил просадки и смещения не только в недрах острова, но и в аракеловских мыслях и чувствах. В них медленно, трудно проходила какая-то перестройка, совершались подспудные духовно-тектонические процессы, осознать которые он пока еще не мог. Но в одном он был уверен. История эта не может кончитьс просто так, ничем, не может остаться лишь одним из эпизодов его, аракеловской, жизни.