Игорь Росоховатский - Утраченное звено (сборник)

— Этуйаве отдаст мне это? — спросил я, указывая на ожерелье.

Метис решительно покачал головой:

— Этуйаве — большой воин. Он убил самого страшного зверя, и теперь дух леса Амари будет охранять его. Нельзя отдавать.

— Но это нужно не мне, а науке, всем людям, — продолжал настаивать я.

— Не все люди, а один Этуйаве убил страшного зверя, — гордо выпрямился метис и выпятил грудь. В углах его полных губ, чем-то похожих на губы Генриха, выступили капельки слюны.

Внезапно я подумал: а что если Генрих и его сородичи не только порождение прошлого? Ведь они сумели на протяжении эпохи так приспособиться, что сделались неодолимы. Может быть, травля, которую они и им подобные организовали против меня, — только начало гонений на лучших представителей человечества?! Эта травля начиналась еще в школе, когда происходит только становление личности. Уже тогда кучка подлиз и маменькиных сынков пыталась меня третировать. Особенно ненавистны мне были трое. Первый из них — Генрих, низенький, черноволосый, быстрый, экспансивный, постоянно «разговаривающий» руками. Он считал себя лучшим математиком в классе. Хитрость азиатских купцов, унаследованную от предков с генами, он догадался употребить не для торгашеских сделок, а для решения математических задач. Видимо, он просто рассчитал, что такое применение «наследства» позволит получать большую прибыль в современном обществе.

Второй — Карл, воинственный хам с огромными ручищами, прирожденный варвар и разрушитель. Вдобавок ко всему он проповедовал идею переделки мира. Конечно, при этом подразумевалось, что он и ему подобные будут хозяевами. Его мощные кулаки служили вескими аргументами в споре. Однажды он попытался пустить их в ход против меня, но не тут-то было…

Третий — Антон, внимательный и вежливый, изящный и тонкий, как трость с ручкой из слоновой кости, трость, в которой спрятано узкое лезвие стилета. Он старался не давать никакого повода для упреков в высокомерии, но тем не менее испытывал полнейшее презрение ко всем, кто был ниже его по происхождению. Меня он презирал за то, что мой отец — лавочник, и за то, что я плохо одевался. Он говорил извиняющимся тоном: «Ты хороший парень, но тебе не хватает утонченности». И добавлял небрежно: «Впрочем, это дело наживное, было бы желание да время». При этом он знал, что времени у меня нет и что родители мои против «бездельничанья» и «аристократического воспитания» в каком-нибудь специальном пансионе для выскочек.

Когда я уже далеко шагнул по служебной лестнице и мне вручали высший орден, а Карла и Генриха давно не было в живых, я встретился с Антоном. Он стоял рядом с министром. Я хотел было обнять его — все-таки школьные друзья, но он, предупреждая мой порыв, слегка отстранился и благосклонно протянул руку со словами: «Ты такой же добрый малый, каким был в школе, и ничуть не изменился». Я побледнел, как будто мне влепили пощечину, и только тайна, в которую я тогда уже проник, придавала мне уверенность. В ответ я сказал: «Приходи ко мне в лабораторию, Антон, друг мой. Я сниму эограмму твоего мозга и подарю тебе характеристику твоего психоизлучения. Ты узнаешь настоящую цену себе». Я посмотрел ему в глаза и добавил громко, чтобы слышал министр: «Тебе нечего бояться?»

Я надеялся, что загнал его в угол, но он ответил, как ни в чем не бывало: «Обязательно приду, когда… твой метод будет достаточно проверен».

Таинственные свойства мозга интересовали меня еще в школе. Это был мой «пункт», как подтрунивал Генрих. Он никогда всерьез не принимал положений парапсихологии, в какой-то мере допускал возможность телепатии, но отвергал ясновидение. Рассуждая на эту тему, он всегда исходил из того, что организм человека в принципе не отличается от организмов животных и поэтому его качества также не могут принципиально отличаться от их свойств. Исключение он делал для того, что связано со второй сигнальной системой. С особенным злорадством, причмокивая своими толстыми жирными губами, он рассказывал, как подозревали в ясновидении летучих мышей, пока не открыли у них явление ультразвуковой локации.

Его душа от рождения была до краев наполнена ядом насмешки над всем возвышенным и благородным, и он брызгал этим ядом вместе со слюной на своих слушателей.

На школьном вечере парапсихологии я показал, как опускается чаша весов под воздействием мыслеприказа, отгадывал невысказанные желания девушек, тем более, что желания эти были достаточно стереотипны. На этот вечер я пригласил и Генриха, а в благодарность он там же разоблачил мои опыты, как обычные фокусы. Откуда ему было тогда знать, что именно мне предстоит разоблачить перед всей нацией его темные махинации в науке?