Алексей Гравицкий - Мама

– И кухарка может, – процитировал араб. – Ну-ну. А если серьезно?

– А если серьезно, – хозяин потянулся за кофейником, – я же ничего не решаю. Все решают они. И управляют они.

– Они не народ.

– В каком-то смысле и они – народ.

Кофе горячей черной струей ударил в белый фарфор чашки, заполняя ее, поглощая всю белизну. Черный парующийся кофе.

– Знаешь, Мамед, я вот о чем подумал. Если в белую чашку налить черного кофе, она станет черной. Но если кофе выпить, она не станет опять белой. Чтобы вернуть чистоту, надо вымыть чашку. Потратить силы и время, а не ждать, что все очистится только потому, что ты выпил кофе и получил удовольствие.

– Простите, хозяин, – араб снова смеялся одними глазами. – Но метафоры с утра вам не удаются. Что вы хотели этим сказать?

– Только то, Мамед, что, загадив все вокруг, глупо ждать, что все само собой очистится. Надо брать швабру и отмывать.

– И уборщица может управлять государством, – язвительно заметил араб. – И привести в конце концов государство к бардаку, который почему-то называют анархией.

– Что-то ты слишком говорлив сегодня, – проворчал хозяин, без удовольствия пригубив кофе. – Кроме того, я никогда не был уборщицей или кухаркой. Инженером был, книготорговцем, грузчиком, лекции читал в одном смешном университете. А вот уборщицей или кухаркой не довелось.

Он сделал большой глоток и поглядел на араба:

– Что сидишь как пень? Набей-ка мне лучше трубку.

Мамед молча кивнул и взялся за дело. Табак исчезал в чашке, легко придавливался топталкой. Араб обращался с табаком и утопкой споро и умело. Наконец протянул набитую трубку хозяину. Тот принял с удовольствием, на лице проступило блаженство.

Хозяин шваркнул спичкой и, поджигая табак, потянул воздух в легкие, пока тот не наполнился ароматным дымом.

– Вообще-то говоря, – пропыхтел выпуская клубы дыма, – трубку не курят, трубкой дышат. Но если я ради никотина начну курить еще и сигареты, прощайте легкие.

– Кофе и табак вредны для здоровья. Тем более натощак, – пожурил араб.

– Плевать. Я давно уже распрощался с мыслью о скорой и легкой смерти. Так что придется жить с этой чернотой дальше. Жить в ожидании чего-то, неизвестно чего. И смотреть, как отживают свой век остатки того, что еще не умерло.

Дым сизыми плотными клубами зависал в воздухе, неторопливо распространялся по комнате.

– У вас по утрам в последнее время слишком пасмурное настроение, хозяин. Они знают, что делают. Так что не думаю, что все совсем уж плохо. Кроме того, у вас всегда есть шанс взять руль в свои руки.

– Нет. Я никогда не руководил сам, Мамед. Сперва мной управляли силовики, потом пришли эти…

Он поводил рукой с трубкой, пытаясь подобрать верное определение, но не нашел слов и снова меланхолично задымил, словно бы пытаясь изобразить паровоз.

– Так, значит, самое время начинать действовать самостоятельно, – подбодрил араб.

– Нет, я слишком стар для этого. Мне остается только жить, смотреть на трагедию, случившуюся не без моей помощи, мучаться ночными кошмарами и курить хороший табак под кофе. Единственная радость в жизни, которая у меня осталась, это кофе и табак, и ты, арабская твоя морда, хочешь меня этой радости лишить. Нет уж. Я и без того слишком многого лишился.

– Чего, например? – оживился Мамед.

– У меня была семья. Что вылупился? Думал, я старый холостяк? Нет, дружище. У меня была жена и дочь.

– Могу я поинтересоваться, что с ними стало, хозяин?

– Можешь и не интересоваться. Я и сам рассказал бы. Слушай сказку. Жил был президент, его жена и дочь. Жили тихо, мирно, пока в один прекрасный день президент не понял, что его хочет убить его лучший друг. Взял президент и сам убил своего друга. И сделал так, чтобы все подумали, что на самом деле друг сам себя укокошил. А так как президент еще не изжил в себе остатки интеллигентской гнильцы, то начал он мучиться совестью. И вообще сильно изменился с того случая. А тут еще гости из-за океана пожаловали и стали учить президента, как президентскую работу правильно выполнять. Послушал их президент и совсем ему тошно стало. А так как все в себе держал, то и характер у него стал совсем дрянной. Стало жене и дочери его совсем невыносимо. Вот дочь не выдержала, взяла да и пропала, когда ей было тринадцать лет. Сбежала из дому и не вернулась больше. – Хозяин затянулся глубоко, пустил дым.

Глаза у него стали красными, заслезились. Не то от дыма, не то еще от чего. Он потер их пальцами, словно пытаясь выдавить, вздохнул тяжело: