Аркадий и Борис Стругацкие: Сталкер

Писатель.Мы-то ладно! Главное – подштанники профессорские целы остались…

Профессор.Послушайте, заткнитесь. Не суйте вы свой нос в дела, в которых вы ничего не понимаете.

Писатель.А чего здесь такого понимать? Подумаешь – психологические бездны… В институте мы на плохом счету, средств на экспедицию нам не дают, набьем-ка мы наш рюкзак всякими там манометрами-дерьмометрами, проникнем в Зону нелегально и все здешние чудеса проверим алгеброй… Никто в мире ничего про Зону не знает, а тут выходит наш Профессор весь в белом и объявляет: мене, текел, фарес… И все рты раскрывают и хором кричат: «Нобелевку ему! Две!»

Профессор.Писателишка вы задрипанный, трепло бездарное… Вам бы стены в сортирах расписывать, психолог доморощенный…

Писатель.Вяло. Вя-ло! Не умеете. Не знаете вы, как это делается. А потом, психология – это не моя сфера. Мое дело – улавливать социальные тенденции повышенным чутьем художника. Вы, ученые, эти тенденции создаете. Не спорю. Но сами вы в них ничего не понимаете.

Профессор.Чего же это мы, например, не понимаем?

Писатель.Главного не понимаете. Это раньше будущее было только повторением настоящего. Великие перемены маячили где-то за далекими горизонтами. А теперь вашими трудами нет уже никакого будущего. Оно слилось с настоящим. Завтрашний день здесь, рядом, он держит нас за горло, а вы этого не понимаете…

Профессор.Ну, хорошо. Я иду за нобелевкой. А вы зачем? Хотите подарить человечеству сокровища своего покупного вдохновенья?

Писатель.Кашлял я на человечество. Во всем вашем человечестве меня интересует только один человек – вот этот. ( Тычет себя в грудь пальцем. ) А в этом человеке меня интересует только одно: стоит он чего-нибудь или он такое же дерьмо, как и все прочие.

Профессор.Ну и что будет, если узнаете вы, что дерьмо?

Писатель.Знаете что, господин Эйнштейн? Занимайтесь своей наукой, занимайтесь своим человечеством. Но только человечеством минус я. И вообще я не желаю с вами спорить. В спорах рождается истина, будь она проклята. ( Он поворачивается к Сталкеру. ) Вот, кстати, шеф, вы ведь приводили сюда множество людей…

Сталкер.Не так их было много, как мне бы хотелось…

Писатель.Ну, все равно, не в этом дело… Зачем они шли сюда? Чего они хотели?

Сталкер.Счастья…

Писатель.Это-то понятно, за несчастьем никто не пойдет… Но конкретно, какого именно счастья?

Сталкер.Я не могу об этом говорить. По-моему, это было бы нехорошо, если бы я рассказывал о том, что я знаю… Это ведь не касается ни вас, ни меня… Да и знаю я очень мало. Люди не любят говорить о сокровенном…

Писатель.Да, пожалуй, вы правы… Я глупость спросил. Но что же это получается? Значит, вы на своем веку повидали множество счастливых людей… Я вот, например, не видал за всю свою жизнь ни одного…

Сталкер.А я тоже. Они возвращаются с терраски, я веду их назад, и больше мы никогда не встречаемся… Ведь желания исполняются не мгновенно… Наверное, дни проходят, прежде чем каждый получит свое…

Писатель.А сами вы… никогда?

Сталкер.А я и так счастлив. Больше мне ничего не надо.

Все молчат.

Писатель.Нет, все это как-то непонятно. Есть во всем этом какое-то недоразумение… Желания, счастье… Ну, предположим, вступлю я на эту терраску и вернусь завтра на свою виллу самым гениальным писателем нашего времени. Я же знаю, чем это кончится. Все, что я с этого момента напишу, будет казаться мне особенно скверным и ни к черту не годным. Критики примутся рвать меня в клочки, как это они всегда делали со всеми гениями. А то, что я гений, выяснится лет через сто. Ничего себе счастье! Значит, нельзя желать гениальности? А ради чего еще идти на терраску? Как вы считаете, Профессор?

Никто ему не отвечает.

Сталкер открывает глаза. Некоторое время лежит, прислушиваясь. Тумана как не бывало. Сталкер бесшумно поднимается, мягко ступая, подходит к спящим спутникам и останавливается над ними. Какое-то время он внимательно разглядывает их по очереди. Лицо у него сосредоточенное, взгляд оценивающий.

Он явно выбирает одного из двоих и явно не знает, на ком остановить выбор. На лице его появляется выражение растерянности. И тогда он начинает молиться, как давеча в ванной. Губы его шевелятся, но слов почти не слышно. Можно расслышать только: «…Сумею быть жестоким с добрыми… пусть я не ошибусь, пусть я выберу правильно…»