Юрий Яровой - Зеленая кровь

Такое презрение в этом «Идите!» Сгореть со стыда можно…

— Неужели ты никогда не замечал, как он на тебя смотрит?

— Замечал, как же. Такая убийственная ирония! Провалиться хотелось со стыда.

— Вот что ты замечал… А у меня всякий раз сердце сжималось: что, думаю, он в тебе ищет? Потерянный такой становился. Он любил тебя, Саша.

— Выдумала ты все, фантазии твои. Чего ради?

— Это и для меня загадка. Он и в самом деле с иронией говорил о тебе как об ученом… Вот Хлебников… Ради Хлебникова он готов был расшибиться. Однажды сказал: «Таюша, нам страшно повезло, что у нас есть Хлебников. Он, разумеется, талантами не блещет. Но вот ученый из него, нашего «суворовца», получится. Я рад, что у меня есть такой ученик. Он многого добьется, Тая, поверьте мне». А о тебе, Саша… «Пусть, — говорит, — работает, как умеет. Я ему не нужен — зачем ему электронная машина? Он сам знает, что ему нужно. Это редкий в наше время дар. Мир сейчас жесткий — весь из граней и углов. Нужно уметь ходить по острым углам. И не только ходить, но и подниматься вверх. Хлебников это умеет. Отлично умеет. Ему бы немного таланта… Это был бы ученый с мировым именем. Но что я смогу — все ему передам. Я знаю: у Хлебникова ничего не пропадет — все использует для дела. А вот Саше мне передать нечего…» Ты что-нибудь понимаешь?

— Не знаю… Кажется, немного понимаю. Я так отчетливо вдруг представил его… Его красный, толстый, покрытый капельками пота нос, отвислые щеки, выцветшие глаза. Глянешь в эти глаза… Словно ожог — такая ирония! А может, не только ирония? Да нет, он всех давил своим интеллектом — как прессом. Спорить с ним было невозможно. Да и разговаривать… Тая, пожалуй, только и могла с ним разговаривать, не обжигаясь.

— Понимаешь, Тая, он был настолько поглощен своей работой… Это ведь однобоко, верно? Мне кажется, Андрей Михайлович и в самом деле страдал от… От бездуховности, что ли.

— От бездуховности? Ты думаешь, что говоришь? Андрей Михайлович — бездуховный человек? Тая отстранилась от меня. Глаза потемнели.

— Таюша, успокойся. Я совсем не это имел в виду. — Тая отступила к двери. — Андрей Михайлович был очень крупным ученым, но… Как бы тебе сказать поточнее… Он был философом, понимаешь? Он так или иначе пытался понять сущность человека. И чувствовал, что ему что-то не хватает. Ты говоришь, он искал. Вот это он и искал… чего в себе самом не находил. Но не во мне — какая ерунда!

Тая была уже в двери. Так и уйдет?!

— Тая, давай не будем ссориться. Мы без конца с тобой ссоримся из-за Андрея Михайловича. Просто проклятье какое-то: умер, а все равно… во все вмешивается. Ты решила идти домой? Вот тебе ключ от дома.

Вложил в ее руку ключ от квартиры, сжал пальцы — потеряет еще, привлек к себе — так близко я, кажется, еще никогда не видел ее коричневых, таких испуганных и таких ничего не понимающих глаз. Осторожно, боясь спугнуть ее мимолетную успокоенность, я поцеловал ее.

— Иди. У тебя другого пути нет — только со мной. И у меня тоже. Так сказал Андрей Михайлович. А более умного человека мы с тобой не знаем.

Проводил ее до лестничной площадки, спускаясь на повороте, она еще раз посмотрела па меня вопрошающе-удивленно, я улыбнулся ей: «Иди!». И она ушла»

А я вернулся к себе, к ворохам бумаги на столе, сдвинул все в сторону и долго успокаивал разболевшееся сердце маленькими глотками холодной воды.

Я, видимо, уснул посреди бумаг, графиков и диаграмм. Тряхнул головой, отгоняя сон, с закрытыми глазами протянул руку к телефону, поднял трубку, поднес к уху не тем концом и услышал под носом:

— Александр Валерьевич, кривая капнографа ползет вниз. Уже два с половиной процента…

— Как себя чувствуют испытатели? — Я еще не проснулся, я еще не понял, о чем мне говорит перевернутая «вверх ногами» телефонная трубка.

— Спят. Пульс и дыхание в норме.

На девятые сутки к гермокамере подсоединили фитотрон. Выждав минут пятнадцать, пока они освоятся со своим «огородом», с расширением жилплощади и с ослепительным солнечным светом ксеноновых ламп, я вызвал на связь Михаила — меня интересовала психологическая реакция членов экипажа.

— Слушай, Саша, ребята с ума посходили! Жрут лук, сельдерей, колосья пшеницы жуют! Едва оттащил их от грядок. Мы решили загорать — такой свет! Как будто на юге — понимаешь?

— Понимаю.

— Нет, ни черта ты не понимаешь, старик. Знаешь, как пахнут листья салата? Духами! — выкрикнул он.