Микеле Лалли: Звездолет на Галахор

— Хочу сладкий рожок!

— Изволь!

Плод, появившийся в руке у робота, был зрелый, аппетитный, сквозь его странную кожицу цвета слоновой кости проглядывала нежная и сочная мякоть.

— Зачем их делают белыми? — сказал мальчик с разочарованным видом. — Такие мне не нравятся. Вот если бы они были красные, тогда другое дело…

Туксо не улыбнулся просто потому, что не мог этого сделать. Его физиономия и все туловище были из чистейшего цианадия, отполированного до блеска, не ржавеющего и не боящегося никаких вредных воздействий: робот был сработан не на века, а на тысячелетия. Но все же на лице у него промелькнуло нечто похожее на улыбку.

— Молодец, — сказал он, — начинаешь соображать. Тебя интересует биология? Быть может, ты сумеешь убедить…

— В чем?

— В том, что их надо делать красными…

— Что делать?

— Сладкие рожки… Знаешь, они вовсе не безмозглые упрямцы.

— Да о ком ты говоришь?

— О деревьях… Я говорю о деревьях… Видишь ли, ты человек. А вам, людям, часто не хватает терпения, не то что нам, роботам, нам, машинам.

— Какая же ты машина! Ты не машина… Ты — Туксо, мой воспитатель.

— Очень любезно с твоей стороны. Но, когда ты немножко подрастешь, когда начнешь изучать роботехнику, тебе это будет понятнее… Ну ладно, оставим… Этот разговор к делу не относится… Тебе нравится биология или нет? Хочешь потрудиться для того, чтобы эти сладкие рожки стали красными?

— Да нет, зачем мне это? Я хочу в космос, — ответил мальчик. — Открою новую планету…

— Согласен… И мы все туда полетим и освоим ее, а потом — на другую планету…

— Вот хорошо, — сказал мальчик. — А тебе разве это не нравится?

— Повторяю тебе, я машина, а не человек. Мне не может что-то нравиться или не нравиться. Но так как я — воспитатель, а меня засунули эти проклятые схемы поиска аналогий, и поэтому я задаю вопросы. Вот я тебе и задам один вопрос: для чего ты хочешь открыть новую планету и освоить ее, а потом — еще одну планету и так без конца… Короче говоря, почему тебе этого хочется?

— Да потому что я человек! — с негодованием воскликнул мальчик — Я хочу идти вперед, исследовать еще миллионы галактик, которые нас ждут…

— Понимаю, — сказал Туксо. — Ничего не поделаешь. Таковы уж вы от природы. Как это называется? Жажда знания, вот-вот… Ну ладно, пора возвращаться, добавил он решительным тоном.

— Так рано? — запротестовал огорченный мальчик. — Это несправедливо! Я буду жаловаться совету!

— Никому ты не будешь жаловаться… — сказал Туксо. — Сегодня нам нужно вернуться домой раньше, на то есть особая причина. Мне приказывают, и я должен выполнять приказы…

— Скажи, в чем дело? — попросил мальчик.

— По правде говоря, мне нельзя…

— Если нельзя, то не надо было и начинать… Ты же машина, помнишь, ты сам сказал?

— У тебя хорошая память…

— Извини, я не хотел…

— Оставим это… Завтра — первый день мая…

— Что-о-о?

— Подожди минутку… Первый день того месяца, который на старой Земле называли маем. И здесь, у нас, состоится торжественное празднование, с флагами и музыкой… Все соберутся на стадионе… И произойдет что-то удивительное, особенно радостное для вас, детей.

— Что же произойдет?

— Прилетят мамы! — торжественно произнес Туксо. Ребенок недвижно замер, словно остолбенев.

— Это неправда! — вдруг закричал он. И разразился отчаянным плачем. Неправда! Никаких мам вообще не существует! Это только такая сказка…

— Дурачок! — И Туксо легким, осторожным движением притянул ребенка к себе. Так как он знал, что людям плачется лучше, когда они могут во что-нибудь уткнуться лицом, пусть это будет даже огромное металлическое туловище. Дурачок, кто это тебе сказал?

— Я еще ни разу не видел чьей-нибудь мамы, — проговорил мальчик, содрогаясь от рыданий. — Их не существует. Но мне всегда, так хотелось их увидеть…

— Они прилетят! — все таким же торжественным тоном повторил Туксо. Прилетят! Завтра, Первого мая. Хоть я и робот, для меня Первое мая всегда было большим праздником. Это у меня заложено в схеме, понимаешь? Я слышу, как внутри меня словно играет чуть слышная музыка. И я все делаю как бы на фоне этой музыки. Но каждый год наступает день, когда музыка вырывается из меня наружу, она взрывается, как сверхновая, как растущая звезда…

— А ты всегда жил здесь? — спросил мальчик.

— Я? Где я только не работал… Участвовал в первом звездном полете к Альфе, побывал и в раю и в аду… Кого оставили на раскаленных равнинах Меркурия, чтобы вести наблюдения и передавать оттуда сообщения? Кто почти целый год пробыл на Черных Лунах Сириуса? Мне потом пришлось даже менять каркас, потому что старый разъели кислоты. Но я выдержал. Мозг и все остальное в полном порядке, даже ни один транзистор не вышел из строя. Я шел впереди людей, всегда был в авангарде. И люди всегда меня любили. Нет, что я говорю? Машины нельзя любить. Их уважают. Вот-вот: люди всегда меня уважали. Меня ценили за то, что я стою.