Гарри Гаррисон - Самый замечательный автомобиль в мире

Они потягивали вино и разговаривали, и разговор касался только автомобилей — автомобилей Беллини, которые, по их обоюдному убеждению, были единственными автомобилями, достойными обсуждения. День склонился к вечеру. Хароуэя вынудили остаться к обеду (его не пришлось долго уламывать), и разговор продолжался: червячные передачи и рулевое колесо — под спагетти, полуцентробежные гидравлические многодисковые муфты — к мясу, а с десертом пошли толкатели клапанов. Это было в высшей степени удовлетворительное меню.

-..И вот доказательство, — объявил Хароуэй, вписывая последнюю формулу в длинный ряд уравнений, растянувшийся на всю длину ослепительно белой льняной скатерти. — Когда вы разрабатывали для «типа двадцать два» ваш шестнадцатиклапанный двигатель с четырьмя клапанами на цилиндр, то добились большего давления продувки при меньших по размеру клапанах — расчеты это наглядно подтверждают! Вы, конечно, предварительно провели математическое моделирование?

— Нет. Доказательства я оставил для других. Я знал, что у меня получится; можете назвать это интуицией.

— Не интуицией, а гениальностью. Беллини кивнул своей большой седой головой, принимая его слова как должное.

— А чем, по вашему мнению, я занимался последние десять лет? — спросил он.

— Ничем. Вы заперлись в этом замке, дав автомобильному миру больше, чем любой другой человек на свете.

— Вы правы. Но я, хотя и удалился от дел, все же устроил здесь маленькую мастерскую для всяких развлечений, проверки идей… Так, стариковское хобби. Я построил автомобиль…

Хароуэй весь побелел. Он привстал на ноги, конвульсивным движением смахнул на пол один из изумительных хрустальных бокалов, но даже не заметил, как драгоценное стекло с жалобным звоном рассыпалось возле его ног.

— Автомобиль… Новый автомобиль… — задыхаясь, выдавил он.

— Я подумал, что он мог бы вас немного заинтриговать, — с озорной усмешкой сказал Маэстро. — Смею ли надеяться, что вы не откажетесь взглянуть на него?

— Нет, дедушка, нет! — вспыхнула Вирджиния. На протяжении всего обеда она сидела почти безмолвно, так как беседа, похоже, не причиняла Маэстро никакого вреда, и ее обычная настороженность смягчилась, но это было уже чересчур. — Ты опять разволнуешься, доктор запретил тебе подходить к автомобилю еще по меньшей мере две недели…

— Молчать! — вдруг взревел старик. — Это мой дом, и я — Беллини. Ни один жирный чурбан, ни один из этих сладкоголосых шарлатанов не смеет указывать, что я могу и чего не могу делать в собственном доме! — Но гнев тут же прошел, и он нежно погладил руку девушки. — Любовь моя, ты должна прощать старику его капризы. В гонке моей жизни осталось лишь несколько заключительных кругов, магнето сбоит, а давление масла почти на нуле. Позволь мне еще несколько мгновений радости, прежде чем я в последний раз заеду на яму. Ты не могла не заметить, насколько Хароуэй отличается от других молодых людей — у него чистое сердце, несмотря даже на то, что он трудится на этих детройтских адских железных мельницах. Я думаю, что он, возможно, последний из исчезающей породы. Он прибыл сюда, чтобы отдать — а не просить, — ни на что не рассчитывая. Он должен увидеть автомобиль.

— Как он называется? — почти беззвучно спросил Хароуэй.

— «Тип девяносто девять».

— Красивое название.

Хароуэй взялся за рукоятки инвалидного кресла, а Вирджиния пошла вперед, к лифту, который, негромко жужжа, доставил компанию вниз, в гараж и мастерскую, спрятанные в цоколе замка. Когда дверь открылась, Хароуэй был вынужден вцепиться в инвалидное кресло, иначе он не смог бы устоять на ногах.

Перед ним стоял автомобиль.

Это был миг чистой радости, наивысшая точка его жизни. Он даже не ощущал, как слезы ничем не омраченного счастья струились по его лицу, пока он, незаметно для себя, припадая на придавленную дверью ногу, поспешно хромал по идеально гладкому бетонному полу.

Это было застывшее движение. Серебристые контуры «типа девяносто девять» напоминали плененную молнию, они, тоскуя, мечтали о том, чтобы ринуться вперед и объять весь мир. Кузов был сама простота, с изгибами столь же чистыми и прекрасными, как абрис женской груди. И под этим сверкающим капотом, в глубине этого совершенного тела — Хароуэй точно знал — скрывались еще большие чудеса.

— Вы усовершенствовали тормоза? — нерешительно спросил он.

— Несколько, — признался Маэстро. — Я и прежде не уделял много внимания тормозам.