Олег Серёгин - Комендант планеты Фронтир

- А репродуктивная система? – поинтересовалась подошедшая Лиспет.

- По форме – такая же, - лукаво усмехнулся комендант. – Многие жалеют, что их нельзя приручить…

Испел засмеялась вместе с подругой. Комендант подумал, что, в беспокойстве из-за внезапной симпатии Испел к пойманному ррит, он совершенно забыл о блондинке.

С наступлением старости эмоциональная сфера становилась инертной. Поэтому комендант очень ценил новые чувства. Даже смутные подобия их. Он полагал, что без них его полноценная жизнь закончится и начнется убогое тление.

Он даже возревновал Испел к поганой твари, надо же.

Значит, вне всякого сомнения, брюнетка.

Да что она там высмотрела, в этих желтых глазах?!

Испел глубоко, прерывисто вздохнула.

Вот оно. Черноволосая красавица просто чувствительна к запахам. Прекрасно, у коменданта имеются и очищенный кемайл, и эсса никейя, и иланг-иланг…

- Я хочу выстрелить, - капризно сказала Лиспет. – Можно?

- Нет! – вскрикнула Испел, - Местер, пожалуйста, не убивайте его!

Немногие люди умеют сразу анализировать свои ощущения. Среди женщин – единицы. Милая Испел не сознает, чем вызвано ее тяготение к рритскому мужчине. Это всего лишь запах.

Комедант с улыбкой кивнул.

- Конечно, милая местра. Для вас – все что угодно. Я даже отпущу эту тварь на свободу. Но учтите, что он даст клятву убить нас и сделать украшения из наших костей. Хотите, я покажу вам серьги из человеческих пальцев, которые носил их вожак?

Испел содрогнулась.

- Даст клятву?..

- Думаю, уже дал.

- И… из меня?

- Из вас в первую очередь, - комендант печально развел руками. - Ведь именно вы опозорили его, сохранив ему жизнь.

- Так давайте его убьем, - предложила Лиспет. – Можно мне?

- Нет, - тихо, но решительно ответила Испел. – Отпустите. Я прошу.

“Пусть х’манк боится”, - сказал ему мудрый. – “Страх х’манка заполнит раны твоей души как целебная мазь”.

Й’тхинра был первым, кто, миновав устаревшую защиту здания, вошел в уродливое жилище омерзительных х’манков. Ненависть в его душе кипела так, что у воина сбивалось дыхание. Й’тхинра уже убил двоих, но облегчения не почувствовал. Должно быть, потому, что эти х’манки не успели испугаться.

Й’тхинра жгуче завидовал воинам звезд, которые в скорбный час поражения находились далеко от родины. Они оставались свободны. Они не должны были много лет лежать под ногами х’манков; Й’тхинра понимал, что их жизнь тоже очень тяжела, что х’манки владеют всем, и им везде приходится уступать дорогу. Что много лет эти люди живут без всякой надежды увидеть родину, без надежды оставить потомство. Но они существуют ради победы, в то время как здесь, на родной Кадаре, люди существуют ради выживания. Это унизительно само по себе. Даже если забыть и не вспоминать, что х’манки могут поймать тебя и выдоить твой детородный сок ради каких-то своих целей. Или выломать зубы, отрезать пальцы, убить ради развлечения. Й’тхинра, конечно, не отказался бы сам прирезать х’манка для своей радости. Собственно, на то, чтобы сейчас идти по спящей базе ненавистных пришельцев, он положил всю свою жизнь. Но жалкий, слабосильный, уродливый х’манк не может убивать для удовольствия. Это противоестественно.

Час настал. Х’манки не уйдут с Кадары. Они останутся здесь навечно. В виде ожерелий, поясов и серег. Кости у х’манков слабые, поэтому украшения выходят хрупкие и легко ломаются. Но ценнее украшений не бывает. Й’тхинра знавал одного мастера, который так выделывал х’манковские кости, что они становились прочными как металл.

Предаваясь этим приятным мыслям, Й’тхинра убил третьего. Но и этот не успел испугаться. Для того чтобы все получилось как надо, следовало бы поднять шум и разбудить тупых и медлительных х’манков, которые даже не понимали, что происходит. Увы, строжайше запрещено.

Й’тхинра свернул в какой-то закоулок и вышиб первую попавшуюся дверь.

Там оказалась жилая комната, маленькая, низкая и полная глупых х’манковских вещей. Воин не увидел самок, которые успели проснуться и спрятаться, но сразу их почуял. И узнал запах.

Здесь жили те самые х’манки, с которыми он повстречался в тот злой день, когда погиб его первый наставник и товарищи, и когда он сам уже успел попрощаться с жизнью, лежа под боевыми лентами, в то время как х’манки стояли и смотрели на него и переговаривались тоненькими голосками. Он ненавидел х’манков с самого рождения, но это была ненависть обычная, отдаленная, о которой можно было иногда не вспоминать. В тот день его ненависть заполнила его целиком. Ничего больше не осталось.