Александр Плонский - Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)

Навстречу несутся звезды, как огни посадочной полосы.

Он слышит собственный голос:

— Идем на посадку!

И кто-то отвечает ему:

— С прибытием, со счастливым прибытием!

— И все же, какие слова он произнес, придя в себя? — настаивал Эрнст. — Это же очень интересно, услышать первые слова воскресшего через два тысячелетия!

Анна поправила густые, соломенного цвета волосы — на сиреневом фоне они смотрелись особенно эффектно.

— Никто не воскресает, сколько раз вам говорить! Мы не боги, а гомоархеологи. С прошлого века, когда отменили закон, запрещавший экспедиции в прошлое…

— Вы составили коллекцию предков начиная с Рюрика, не правда ли? — рассмеялся Эрнст.

— Да ну вас, старый насмешник, — притворно рассердилась Анна. — Нет никакой коллекции. Есть люди, извлеченные из прошлого для нужд науки. Археологи судили о прошлом по предметам, найденным во время раскопок. Мы, гомоархеологи, их наследники, судим по живым людям, это намного информативнее!

— Знаете, Анна, вы напомнили мне Чичикова из «Мертвых душ» великого писателя древности Гоголя.

— В чем-то вы правы. Я тоже охочусь за мертвыми душами. Вернее за теми, кто здоров, полон сил, но спустя мгновенье должен умереть. Изъяв в последний миг перед бренностью такого человека из прошлого, мы не рискуем повлиять на ход исторического процесса. Ведь наш объект все равно что мертв, для окружающих так оно и есть. Оттого, что он попадет к нам, а не в могилу, ничто в мире не изменится.

— У вас нелегкая профессия, — посочувствовал Эрнст.

— Это так, — подтвердила Анна. — Вы не представляете, сколько душевных сил она требует. Мы наблюдаем жестокость и несправедливость, немыслимые в наше время. Наблюдаем с болью и слезами, а вмещаться не можем, не имеем права. Зато как радостно избавить от смерти обреченного!

— И на сей раз вы получили особенное удовлетворение, так ведь?

— Как вам не стыдно, — вспыхнула Анна. — Он мог бы быть моим пра-пра-пра…

— Хватит, — улыбнулся Эрнст. — Все равно собьетесь со счета! К тому же сейчас важен не исторический возраст, а биологический.

— Хотите сказать, что я гожусь ему в матери? Да, он юноша, но его мужеству…

— Стоит позавидовать? Пожалуй, мы действительно в какой-то мере утратили это качество… Или нет, скорее оно приняло иные формы. Но вы так и не…

— Признаюсь, я не поняла смысла его слов, — пожала плечами Анна. — Особенно одного слова: «нива». Оно означает «хлебное поле» — тогда хлеб еще не синтезировали, а выращивали на полях. Так вот, это слово не вяжется с контекстом.

— Скажите же наконец, что он произнес? — взмолился Эрнст. — Вы видите, я сгораю от любопытства!

— Буквально следующее: «Нива не любит таких скоростей!» Однако при чем здесь хлебное поле?

Плотников написал эту новеллу задолго до встречи со Стрельцовым, Перечитав ее заново, он подумал, что как фантаст вступил в противоречие с самим собой — ученым. Вот порадовался бы «Перпетуум-мобиле» игре профессорского воображения! Нет, скорее с глаз долой, поглубже в ящик письменного стола…

Были на третьем курсе трое воистину неразлучных друзей. Двое из них — гордость факультета. Не по летам степенные, важные неимоверно. Активные общественники, отличники высшей пробы, персональные стипендиаты.

А третий, по общему мнению, был шалопай из ряда вон: перебивался с двойки на тройку, частенько посещал отнюдь не Третьяковскую галерею или Большой театр, а Тишинский рынок — самую экзотическую по тому времени московскую толкучку.

Терпели его в институте единственно благодаря заступничеству именитых друзей. С одним из них, Евгением Осиповичем Розовым, Плотников встретился через многие годы, причем от важности того не осталось и следа:

— Старик, для тебя я просто Женя, — сказал он.

Розов стал доктором наук лет через пять после окончания института (бывает и такое!). Даже оппонировал на защитах своих бывших преподавателей. Его добропорядочный друг сделался профессором десятью годами позже, почти в одно время с Плотниковым.

— Но и он выше институтской кафедры не шагнул, — шутливо посетовал Розов, — как и мы с тобой.

— А этот ваш… Кстати, я так и не знаю, что вы в нем тогда нашли.

— Колька-то? Ну, это я тебе скажу, мужик… Да ты что, о нем не слышал?

— Что-нибудь натворил?

— В самом деле ничего не знаешь? Так вот, Колька, пардон, Николай Парфенович, страшно сказать, ныне академик, лауреат, удостоен самых высоких наград и постов. Неужто тебе ничего не говорит фамилия…