Захар Максимов: Остров «Его величества» (сборник)

«Ладно, брат, — снова одернул я себя. — Не строй воздушных замков. Вполне вероятно, что она окажется обыкновенной секретаршей, мечтающей любой ценой завести роман с шефом. Мало ли ты встречал за последний год таких?»

И все же думать так не хотелось. Может быть, из-за излишней уверенности в себе или же просто надеясь на всегда благоволившую ко мне фортуну, я почти не сомневался в успехе. Мне казалось, что через два дня интервью с Хаузом будет у меня, что называется, в кармане, а воображение рисовало Конни, идущую рядом со мной по аллее Центрального парка…

«Стоп, Центральный парк не пойдет, это тебе не Сокольники. Здесь, того и гляди, обоим карманы вывернут, и еще будете благодарны, что так легко отделались. Ну тогда, пожалуй, Конни рядом со мной в зале кинотеатра… Да что я, школьник, в самом деле, в кино ее приглашать?»

Так и не найдя ничего конкретного, воображение рисовало просто Конни рядом со мной, а где — совершенно неважно. И конечно, она окажется милой, доброй и поэтичной девушкой… «Поэтичная секретарша из офиса миллиардера? — опять попытался остановить меня здравый смысл. — Хотя, впрочем, если верить, что Америка — страна чудес, то почему бы и нет?»

(29.11.1944 г.)

Фонарик на берегу мигал условным набором точек и тире. На мостике подводной лодки, медленно и беззвучно скользящей в темной воде, резко вспыхнул желтым глазом прожектор, ответив на призывный сигнал двумя восьмерками подряд. И опять все погрузилось в кромешную темноту.

— «Восемьдесят восемь», — тихо сказал один из стоявших на малоприметной пристани. — Это они. Можете включить освещение… — И, заметив нерешительный жест собеседника, с плохо скрываемой издевкой продолжил: — Зря волнуетесь, бояться нам некого. До моря по реке более сотни миль. А самолеты здесь никогда не летали, тем более по ночам. Да и делать им здесь нечего, до ближайшего населенного пункта по прямой дня три пути.

А кто проберется через эту непроходимую сельву по прямой? Индейцы? Во-первых — они тупы до предела и ничего все равно не поймут. А во-вторых — тех из них, которых вы в свое время не загнали на строительство объекта, по вашему же приказу мы давно перестреляли.

— Но вы же прекрасно знаете, что командование приказало тщательно соблюдать конспирацию, герр доктор, и я не имею права нарушить этот приказ, — почтительно, но твердо напомнил высокий человек в черной куртке.

— Не забывайте, что командование возложило руководство проектом на меня, — сухо ответил «герр доктор». — И не заставляйте меня напоминать об этом, все вы в СС просто помешаны на конспирации, субординации и прочей профанации дела. Все у вас вроде бы есть, только… здравого смысла не хватает. Именно поэтому рейх и проигрывает сейчас войну…

Даже в темноте ночи было отчетливо видно, что лицо человека в черной куртке стало злым, а рука невольно дернулась к висящей на поясе кобуре.

— Будь мы сейчас в Берлине, а не в этих забытых и богом и чертом местах, и не знай я, что вас почтил своим высочайшим доверием сам…

— Но в том-то и дело, что мы в Южной Америке, — перебил эсэсовца «герр доктор». — Неужели вы не способны понять, что мы находимся сейчас здесь, в этой проклятой дыре, а не дома именно из-за того, что уставы и инструкции заменили таким, как вы, логику? Игре конец, на сегодняшний день все проиграно. Единственное, что можно еще постараться спасти, — это будущее. А на это способен лишь гений ученого… Мой гений!

Голос «герра доктора» приобрел жесткий и несколько самовлюбленный оттенок. Этим голосом ясновидца он и завершил свою тираду:

— И в следующий раз решающее слово будет принадлежать именно ученым. В этом я уверен, и прекратим бесполезную в данной ситуации дискуссию. Я возвращаюсь в бункер. Вы же, штандартенфюрер, прикажите включить освещение и оставайтесь руководить разгрузкой. «Каждому свое» — как было начертано над вратами того чудесного заведения, где мы имели удовольствие встретиться впервые.

— Слушаюсь! — рявкнул человек в черной куртке, но еще долго провожал злым взглядом «герра доктора».

Название места, где доктор Крафке познакомился с незначительным тогда эсэсовцем, ныне штандартенфюрером Райхером, стало символом безысходного кошмара для миллионов, но для Эрнста Крафке оно действительно звучало чудесно. Крафке был ученым и обладал острым аналитическим умом, редкой интуицией, энциклопедическими знаниями, фанатической трудоспособностью. А совесть как таковая виделась ему лишь сковывающим смелый полет мысли анахронизмом.