Евгений Велтистов - Ноктюрн Пустоты

Что ж, они остроумно придумали — организовать самому известному телерепортеру по катастрофам персональную катастрофу. Эффектно, логично, правдоподобно. В потоке глупых слов, посвященных этому незначительному происшествию, промелькнет, быть может, одна правдивая фраза компетентных людей: «Он сказал лишнее…» — и только!

Нет, я пока что не собираюсь присутствовать на собственных похоронах.

Впервые я обнаружил «хвост» в Нью-Йорке. Черный автомобиль настойчиво преследовал меня. Когда мне это наскучило, я остановил машину и выскочил узнать, что они от меня хотят. Один поспешно скрылся в ближайшем подъезде. Второй остался за рулем и принялся с наглым видом рассматривать меня. Он не реагировал даже на оскорбительные слова, позволил записать номер машины. Затем сорвался с места, скрылся. Через час я узнал от знакомых в полиции, что номер фальшивый.

Я ругал себя за то, что растерялся, проявил несдержанность, не схватился по привычке за телекамеру. Однако было от чего растеряться: впервые в жизни не я был наблюдателем, а кто-то другой фиксировал мои действия.

Следующим был Джо.

Он нагнал меня в Мюнхене.

Две машины преследовали меня на безлюдной мирной улице. Зеленая обогнала и преградила дорогу. Вторая пристроилась сбоку. На мгновение я увидел за рулем Джо-смертника в надвинутой на лоб шляпе, очень сосредоточенного. Успел лишь подумать: «Неужели Джо будет портить такой дорогой «Мерседес»?»

Последовал двойной удар. Сначала блестящий черный «Мерседес» ударил мне в борт, потом добавил по капоту.

Моя машина вылетела на обочину, и в тот же миг я понял, что должен на полном ходу влететь в тоннель подземного гаража, врезаться в железную дверь.

«Неужели так примитивно — в дверь?!»

Меня спасло то, что я вовремя увидел Джо, угадал его план.

Мне удалось резко крутануть руль, бросить машину влево, промчаться по тротуару, обогнать зеленый автомобиль, выскочить на оживленную магистраль. Здесь меня оставили в покое.

Шел дождь, мокрый асфальт сливался в сплошную ленту. Я долго гонял на больших скоростях по улицам, потом по шоссейным развязкам вокруг города, чтобы прийти в себя, обрести привычное душевное равновесие. Джо-смертник… Кто бы мог подумать, что он станет зарабатывать на жизнь подлыми ударами сзади!

Я дважды снимал Джо на гонках, когда он попадал в серьезные переделки. Первый раз после аварии его собирали буквально по частям, особенно лицо, все кости которого оказались раздробленными. Хирурги придумали для Джо специальные магнитные челюсти, и он демонстрировал перед моей камерой, как быстро расправляется с бифштексом. Второй раз Джо еле успели вытащить из горящей машины.

Долго с экранов не сходила телевизионная реклама протяженностью в десять секунд: человек в гоночном шлеме устало вытирает пот со лба, после чего одним глотком выпивает пиво, швыряет на мостовую пустую банку — и все видят сияющее, изборожденное сотнями шрамов, с победно задранным носом лицо знаменитого Джо. Да, это был он… Реклама побила рекорд долголетия. Джо поглотил на телеэкранах не один миллион банок. Потом о нем забыли. И вот я снова вижу воскресшего смертника.

«Чистое убийство» на этот раз не удалось Джо. Не тот удар после пива… Как оправдается он перед своим начальством?

С виду он совсем не страшен. Мрачный карлик с лицом вечного старика. Он и улыбнулся-то, по-моему, всего один раз — в рекламном ролике. На такие трюки, как рекламные улыбки, телевидение имеет своих специалистов.

Эти двое, что встретили меня в Париже, посерьезнее Джо. Я сразу же, увидев быстрый взгляд острых глаз, молчаливую неторопливость и уверенность своих преследователей, понял, что третий акт спектакля, по замыслу его авторов, должен стать заключительным. Я не возражал сыграть давно продуманную роль.

Остановился в любимой монмартрской гостинице «Мари», в номере со «своими» картинами. Мне было приятно представить недоумение на тупых лицах специалистов по катастрофам, разглядывавших полотна Рембрандта или Рубенса. Но пусть и они хоть раз в жизни увидят мир подлинных чувств.

Пообедал в маленьком ресторанчике на Монмартре, где все еще исполняется лихая, бесшабашная музыка прошлого, которую сегодня воспринимаешь с грустной мыслью о всем минувшем. Пусть эти двое, сидящие в углу, с завистью смотрят на мой бокал бургундского урожая 1964 года, самого старого и дорогого бургундского, пусть почувствуют, что человеческая жизнь, как и бургундское 1964 года, больше не повторятся, что они сами, в конце концов, смертны.