Песах (Павел) Амнуэль - Монастырь

— Нам нужно серьезно поговорить, — сказал Натаниэль, — а в «Катрине» такой шум, что самого себя не слышишь.

— В кино тоже, — сказала Дженни и заглянула Натаниэлю в глаза, пытаясь прочитать во взгляде если не мысли его, то хотя бы намерения. — Может, поедем ко мне?

— Хорошо, — согласился Натаниэль, хотя предпочел бы вести важный для него разговор на своей территории. Но ведь Дженни сразу примется за уборку, это ясно: посуда у него не мыта, грязное белье свалено кучей в шкафу, а не сложено аккуратно в бельевой корзине, да еще полное ведро мусора, уже и крышка не закрывается, очень милая обстановка для того, чтобы говорить с девушкой о совместной жизни.

Дженни снимала двухкомнатную квартиру в Южном Бронксе. Всякий раз, когда Натаниэль бывал здесь и, особенно, когда оставался на ночь, он чувствовал, как в его душе или в том, что психологи называют подсознательным, что-то определенно сдвигается с привычных мест. Ему казалось, что он теряет самого себя и на время становится другим человеком — он не мог определить, каким именно, и потому чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Странно, но тот Натаниэль, каким он становился, входя в квартиру Дженни, ему нравился, он готов был оставаться в этом непривычном качестве, но ему не хотелось раздвоенности, и он старался все же чаще приводить Дженни к себе и позволять ей наводить в его квартире хотя бы временный и весьма относительный порядок — порядок, конечно, в ее женском понимании.

— Я приготовлю стейки, — сказала Дженни, — а ты пока посмотри телевизор.

Обычная фраза, так всегда начинались их вечера — и заканчивались всегда одинаково. Сегодня все может пойти иначе. Если Дженни скажет «да»… Она, конечно, так и скажет, какие могут быть сомнения? Тогда они откроют бутылку шампанского, оставшуюся еще с прошлого Рождества, и отправятся в постель, не дожидаясь окончания передачи «Вечер с Риччи Карпани», которую Дженни обычно смотрит перед сном — и действительно, Натаниэль сам убедился, после тупых шуток этого клоуна спится особенно сладко, и сны снятся такие… ну, какие-то интересные, снов Натаниэль не запоминал, только ощущения.

И всего этого может не быть, если именно сейчас темная энергия разорвет, наконец, ткань пространства-времени, и они с Дженни исчезнут, станут физическим вакуумом. По закону подлости так вполне может случиться.

Не говорить Дженни об этом? Лучше умереть в неведении, чем жить в ожидании конца?

Но если быть честным…

Он так и не включил телевизор, сидел перед темным экраном и разглядывал линии и круги на обоях — причудливый узор, всегда помогавший ему сосредотачиваться на нужной мысли, хорошее средство при медитации.

— Нат, — крикнула из кухни Дженни, — иди ужинать!

В ее голосе звучало напряжение, или ему это показалось? Конечно, она все время думала о его словах — что он хотел ей сказать? То, на что она рассчитывала? Или «важный разговор» — это, как часто бывало, рассказ о его новой теории или о семинаре, на котором он выступил?

Он прошел в кухню — здесь все было особенным, Натаниэлю всегда казалось, что он входит не в другую комнату той же квартиры, а в иной мир, иную ветвь мироздания, где и сам в очередной раз становится другим. Это был мир Дженни — особые запахи, присущие только этой кухне, особая мебель, сделанная на заказ в маленькой мастерской на Сто восьмой улице. И посуда была особенной, тщательно отобранной на протяжении десятка лет. После того, как Дженни переехала из Финикса в Нью-Йорк и стала работать в Центре дизайна у самого Альфреда Барстена, она каждый предмет, который приносила в свою квартиру, соотносила с какими-то своими внутренними представлениями о гармонии, своей внутренней жизненной структурой, не всегда Натаниэлю понятной.

— Господи, как хорошо, — сказал он, опускаясь на табурет, купленный на ярмарке, организованной по случаю то ли Дня благодарения, то ли Дня всех святых. Табурет выглядел простым — четыре ножки и сидение, — но почему-то, сидя на нем, Натаниэль ощущал покой, не нужно было никаких медитаций: садишься и проваливаешься в нирвану, а если еще Дженни ставит перед тобой тарелку с прожаренным, с изумительной подливкой, мясом, которое она только что сняла с огня…

— Почему ты называешь это стейками? — спросил он. — Стейки в моем понимании…

— Да, — улыбнулась Дженни, сев рядом, так, что ее нога легко коснулась его колена. — По-твоему, стейк — это полуфабрикат? Я могу прочесть тебе лекцию о том, что такое настоящий стейк.