Сергей Булыга - Лисавета Иванна велела кланяться

— Садись, я мужик мягкий.

Егор сел прямо в снег и посмотрел на пустое крыльцо, на открытую дверь, на крашеные черной краской кирпичные стены, на окна… В верхнем этаже окна были большие, а в нижнем — узкие, в решетках и у самой земли.

Микита потоптался, повздыхал, украдкой посмотрел по сторонам — нет ли где кого из старших — а после тоже сел в сугроб. Сказал:

— Одну портянку намотал. Для легкости. А вышло что? Мороз!

Егор молчал. Микита положил ружье на колени, старательно смахнул с него несуществующую пыль, затем заложил полку клочком овчины, спустил курок в упор, попробовал, не сыплется ли порох… и вздохнул. Потом сказал:

— Жаль мне вас, дураков. Берем, как глухарей. Скучища! Вот брат рассказывал… — и снова замолчал.

Морозило. Егор, склонившись, стал дышать на покрасневшие руки.

— Ты что, не слушаешь? — обиделся Микита.

Егор поднял глаза.

— Нет, почему же, говори.

— Вот так бы сразу и сказал!

Микита снова оглянулся, откашлялся и стал рассказывать — вполголоса, таясь:

— Мой брат еще тогда служил, при господах. Брат, он высокий, рыжий был. А здоровенный! Кулак — ну вот такой, как голова… И загребли его в гвардейцы. Ну а гвардейцы — это да! У них обмундировочка была — о—хо—хо! Шинелки мягкие, а кивера высокие… Но это что! Он, ты поверишь ли, царя имал!

Егор насторожился.

— К—как?

— Вот так! — победно улыбнулся десятник. — Мой брат! Родной! — и снова перешел на шепот: — День, он рассказывал, тогда такой же был, морозный, погожий. И вот лежат они, гвардейская первая рота, в снегу, лежат, лежат, дрожат — уже, значит, и их пробрало, уже даже гвардейское сукно тепла не держит. А ихний командир, штабс—капитан — его фамилия Петров — штабс—капитан Петров перед цепью похаживает да бодро приговаривает: «Еще немного потерпеть! Еще! Отчизна не забудет!» Ну и лежат они, сопли морозят, терпят. И вдруг… Глядят: возок бежит. Шестериком. Ну, кто тогда гонял шестериком, не объясняю, понимаешь. И конная охрана с ним, отборный эскадрон — мордовороты, я тебе скажу. Но все равно, ёк—мак! Петров махнул платком, братан… ну, и другие… стрельнули. По воробьям, такой был умысел. Но грому, дыму было — во! Охрана, этот эскадрон, те сразу гоп с коней и сабли побросали. Там тоже наши были. Или ваши? Теперь кто разберет?! Но, главное, Петров опять кричит: «Эй, не робей! Давай, хватай его, ребята!» И подбежали первые гвардейцы… и стоят. Стрёмно, ага. И тут… Дверца со скрипом открывается… И из возка выходит царь: высокий, лысоватый, в орденах. А то, что низенький он был, что косопузый, пьяница — то враки. Мой брат его видал! Вот так! Как я тебя!.. Но это что! Ты дальше слушай, дальше! Царь, он как наших увидал, он, было дело, оробел маленько, говорит: «В чем дело, господа? Я…» А Петров: «Извольте вашу шпагу, гражданин! Вы арестованы!» Вот прямо так на царя: «Гражданин!» Представляешь? В Ту Пору знаешь что за такое давали? Четвертовали бы, не посмотрели бы, что он, Петров, штабс—капитан. Во было время кровожадное! Хотя…

Микита замолчал и снова посмотрел по сторонам. Уже совсем стемнело.

— А… дальше что? — спросил Егор.

— А дальше, — нехотя сказал Микита, — всем известно. Ну а брат… Брат на побывку прибыл, рассказал, как было дело, и погулял, конечно, не без этого, потом побывка кончилась, в столицу воротился… И как его и не было. А ты… я вижу, офицеров знаешь. Быть может, кто когда… слыхал про брата моего? Его Филиппом звать. А фамилия наша — Степановы. Да мне б хотя узнать, жив он или нет…

И тотчас подскочил и взял на караул — на крыльцо выходил обер—вахмистр.

Глянув во двор, обер—вахмистр сплюнул в снег и огладил усы.

— Дед на раскаялся, — догадался Микита.

Обер—вахмистр поманил Егора пальцем. Тот сбросил с шеи веревку, встал и пошел к крыльцу. Колени не гнулись — должно быть, от холода.

— Винти, дурак, одна надежда! — шепнул ему вслед Микита.

Егор вошел в большую хорошо освещенную комнату с железными кольцами в стенах. Кольца были большие, для рук, да и высота подходящая. У окна за канцелярским столом сидел писарь, при нем лежала заготовленная стопка бумаги. Подслеповато щурясь, писарь чистил гусиное перо. Сзади Егора, у двери, стояли четверо пластунов. Обер—вахмистр, мельком глянув на кольца, прошел к столу и сел рядом с писарем. Егор ждал. Один из пластунов пододвинул ему табурет, и он сел, стараясь держать себя как можно уверенней.

Обер—вахмистр с интересом посмотрел на арестованного и даже подмигнул ему, а потом положил перед собой два пистолета и начал допрос: