Ариадна Громова - Поединок с собой

– По-моему, вам надо отложить это чтение до тех пор, пока вы не окрепнете, – мягко, но решительно сказал Альбер.

Профессор Лоран ничего не ответил. Подошел Мишель и некоторое время молча смотрел на него.

– Лечение не даст никаких результатов, если вы будете так перенапрягаться. Чтение записей вам сейчас не по силам, – сказал он наконец тоном учителя, делающего замечание шаловливому школьнику.

– Оставь меня в покое, – пробормотал профессор Лоран, не поднимая глаз от рукописи.

– Сейчас вам надо выпить шоколаду, принять микстуру номер четыре и постараться заснуть, – настаивал Мишель.

– Хорошо, – продолжая читать, сказал профессор, – я выпью.

Альбер неслышно вошел на кухню и очень удивился. На табурете у окна сидела Луиза, в черном кимоно с серебряными цветами и алыми птицами.

– О, вы в самом деле так думаете, Роже? – смеясь, спрашивала она.

– Готов поклясться! Не будь я Роже Леруа! – азартно кричал Роже.

Увидев Альбера, Луиза принужденно кивнула, поплотнее запахнула полы кимоно и ушла. Роже с неудовольствием посмотрел на приятеля.

– Сейчас я тебе подогрею шоколад, – сказал он ворчливо. – Сидите там, наверху, как проклятые, а бедная девочка скучает. И за все должен отвечать Роже Леруа!

– Действительно, тяжелая для тебя нагрузка – болтать с хорошенькой женщиной! – засмеялся Альбер.

– Ну, надо же как-то помочь малютке! Она и так измучилась, а тут еще волнуется за своего красавчика из редакции. Что я, по-твоему, должен делать?

– Ты что, нуждаешься в моих советах по этому поводу?! – Альбер изобразил крайнюю степень удивления.

– Без тебя справлюсь, ясно, – ухмыльнулся Роже, наливая шоколад в чашку. – Вот, и еще пускай профессор съест кусок бисквита… Эх, если б не этот долговязый Раймон…

– Ты, по-моему, совсем забываешь, что Луиза – жена профессора, – огорченно сказал Альбер. – Как-то нехорошо все это выглядит…

– Да иди ты! – Роже повернул его за плечи к двери, сунул в руки поднос.

– Я тебе вот что скажу: у такого мужа всякий порядочный парень просто обязан отбить жену.

– Почему? – серьезно спросил Альбер.

– А вот потому. Я ж тебе говорил, какое у меня правило: не оставлять женщину без защиты. Понял?

И Роже подтолкнул его к двери.

Профессор Лоран покорно отложил рукопись, выпил шоколад, проглотил микстуру и лег на спину, закрыв глаза. Через некоторое время он начал дышать ровнее и глубже, лицо его стало спокойным.

В открытую форточку пахнуло ветром, листки рукописи с легким шелестом разлетелись по полу. Альбер, осторожно двигаясь, стал подбирать их, складывать по порядку. «Первая, вторая… ага, вот где третья… теперь подряд: десятая, одиннадцатая, двенадцатая… где же четвертая? Нет, это седьмая…»

На одной странице он запнулся. Он уже не мог оторваться:

«Меня окружает хаос света и теней, неясных форм и линий, бесконечное разнообразие цветов. Это неприятно и утомляет. Я пробую понять, что это такое. (Так примерно я ощущал окружающее тогда, в первые дни после того, как получил зрение. Сейчас мне трудно полностью воссоздать свои тогдашние ощущения: они хаотичны, смутны и лишены ощутимой логики. Главное – они не выражались в словах, и потому особенно трудно уловить и передать их.)»

Альбер опустился на стул, продолжая читать. Что-то заставило его поднять глаза, он встретил взгляд профессора Лорана и, мучительно покраснев, выронил листок.

– Ничего, читайте, это интересно, – безучастно сказал профессор Лоран и снова закрыл глаза.

Альбер, приложив руки к горящим щекам, с минуту смотрел на него: он, по-видимому, заснул. «В самом деле, ведь это научные записи, что тут такого, – сказал он себе. – Плохо только, что я заранее не спросил разрешения…»

Но, прочитав еще десяток-другой страниц, он понял смысл загадочных предупреждений Мишеля: «Я записывал все подряд». По мере того как мозг Мишеля получал все больше информации от внешней среды, его способность анализировать возрастала. Это, должно быть, отчасти походило на ощущения грудного ребенка – конечно, лишь отчасти, потому что мозг Мишеля к тому времени, к которому относилось начало записей, был неизмеримо более развит, чем мозг новорожденного, а вместе с тем он вначале не имел зрения, да и слух, по-видимому, получил не сразу. Было необычайно интересно следить по этим педантичным записям, как постепенно познается мир – очень ограниченный, тесный, но полный неисчерпаемого разнообразия для того, кто впервые начинает слышать, видеть, говорить, потом медленно и неуверенно передвигаться.