— Понятно… — протянул Стружков. — А вы, значит, в хронофизике ориентируетесь?
— Пришлось отчасти разобраться, — суховато ответил Линьков, слегка обидевшись. — И ваши лекции не пропали даром…
— Мои лекции? — искренне удивился Борис. — Я никогда лекций не читал! Ах да, вы, наверное, имеете в виду разговоры… — Он осекся и замолчал.
«Да что ж это с ним? — недоумевал Линьков. — Может, переход так подействовал? Все-то он перезабыл».
— Не кажется ли вам, — светским тоном сказал Линьков вслух, — что вести разговор в коридоре несколько неудобно? Почему бы нам не посидеть в вашей лаборатории? Ведь у вас есть ключ?
Борис явно не пришел в восторг от этого предложения.
— Мне бы надо к Шелесту… а потом… — неохотно проговорил он.
— Так ведь Шелест сейчас занят, — возразил Линьков. — Я звонил секретарше, она сказала, что ученый совет все еще заседает, какое-то у них там каверзное дело.
— Каверзное дело? А, это, наверное, они с Туркиным возятся… — задумчиво отозвался Борис. — Ну ладно… только действительно сообщить надо Шелесту…
— Я сейчас же из лаборатории позвоню! — заверил Линьков.
В лаборатории окно было распахнуто, ветер шелестел бумагами на столе и в выдвинутом ящике.
— Это я тут хозяйничал… — смущенно пояснил Борис.
«Интересно, почему он сначала сюда кинулся, а потом только к Шелесту собрался? — раздумывал Линьков. — Про записку спрашивал… Что ж он, только теперь сообразил, что ее лучше бы ликвидировать?»
— У меня к вам целая куча вопросов накопилась, — сказал он, положив трубку после разговора с секретаршей Шелеста. — Можно, я по порядку?
— Пожалуйста, — досадливо морщась, сказал Борис. — Только я вряд ли смогу… Вообще-то лучше бы мне с Шелестом сначала объясниться. Вам трудно будет понять…
— А я все же постараюсь, — невозмутимо возразил Линьков. — Да и вопросы будут не такие уж сложные. Значит, вопрос первый: что вы сказали Берестовой по поводу того, что она видела вас в окне лаборатории вечером двадцатого мая?
— Что же я мог сказать? — смущенно проговорил Борис. — Я… ну, я ведь там действительно был…
Линьков даже растерялся — очень уж легко и просто Борис признался, что лгал все эти дни, лгал изощренно, артистически… Потом ему стало жарко от злости.
— Выходит, что о смерти Левицкого вы знали еще двадцатого мая? — жестко спросил он.
— Ну… можно сказать, что двадцатого… — подумав, ответил Стружков.
— И знали, почему он… умер?
— Да… знал… Поэтому я и… — Он осекся и замолчал.
Линьков ошеломленно уставился на него. Да что ж это, Стружков теперь во всем сознается, и без особого смущения, словно это был дружеский розыгрыш! С ума он сошел, что ли?
— Тогда уж давайте по порядку, — мрачно предложил он, протирая очки. — Как вы попали в лабораторию? Неужели через проходную?
К его удивлению, Борис вяло улыбнулся, словно услышал не очень удачную шутку.
— Нет, через проходную мне было бы трудновато, — с оттенком юмора сказал он. — Я прямо сюда, в лабораторию…
— Как это: прямо в лабораторию? — удивился Линьков.
Борис посмотрел на него тоже с удивлением.
— Да вот… — Он кивнул на хронокамеру. — Как же еще?
Линьков совершенно сбился с толку. Не зная, как дальше вести разговор, он уцепился за хронофизические проблемы:
— Но ведь если вы путешествовали в прошлое, вы не могли вернуться назад! То есть если вы там выходили из хронокамеры. А вы, я знаю, выходили!
— Выходить-то я выходил, — сказал Борис, — но тут есть одна закавыка… боюсь, что вы не поймете, это уже тонкости… Лучше бы я сразу Шелесту доложил, и вы бы заодно послушали…
— Воля ваша, — сдержанно сказал Линьков, уязвленный этим упорным пренебрежением к его способностям в области хронофизики. — Но Шелест вам тоже вряд ли поверит. Всего час назад он втолковывал мне элементарную хронофизическую истину, что раз вы вернулись, значит, из камеры не выходили и никаких действий в прошлом не совершали.
— Что касается действий, — медленно проговорил Борис, — то действий я, пожалуй, никаких особых не совершал… Мне кажется, я и не должен был отклонить мировую линию… Хотя… ах я дурень! Ну конечно…
У Линькова в голове какая-то неприятная пустота образовалась от всей этой путаницы, от этих нелепых ответов, совершенно между собой не согласующихся. О каком двадцатом мая, собственно, говорит Борис? Ведь если он попал туда через хронокамеру, то речь идет уже не о том «нормальном» двадцатом мая, с которого начинается в здешнем мире дело Левицкого, а о возвращении в прошлое. А это совсем другое дело! Но как же тогда могли его видеть Нина и Чернышев? Видели раньше, чем он там побывал? Опять нарушение причинности! Линьков рассердился и решил взять быка за рога.
Читать дальше