М Емцев - Душа мира

- Иван Иванович, - перебил его Карабичев, - какое письмо вы составляли сегодня на заседании комитета? Мне Миракова говорила, но я так и не понял, о чем шла речь.

- Письмо? Какое письмо? Ах, да, действительно, там шла речь о письме, но...

Ермолов задумался.

- Да, право, позабыл. Кажется, Иван Павлович его составлял... Что-то не очень важное. Вообще удивительно бездарное было заседание. Можно было и не собираться.

- Говорят, шумно у вас было? - спросил Карабичев.

- Шумно? Да нет... А хотя да. Нас здорово насмешил Иван Павлович. Он отмочил какую-то шутку... вот позабыл, какую именно... Одним словом, весь зал хохотал.

Ермолов поежился и задумчиво сказал:

- Вот никак не вспомню... А ведь вертится что-то в голове. Что-то очень важное...

- А это вам не поможет вспомнить? - спокойно сказал Карабичев, вставая с места. Он подошел к столу, сдвинул в сторону телефоны и высыпал на стекло груду бумажек, Ермолов с удивлением посмотрел на него.

Карабичев молча прикладывал обрывки один к одному, старательно разглаживая их, пока на столе не возникла карта мира, у которой не хватало Северного полюса и кусочка Европы.

- Что это такое? - спросил Карабичев, тыча пальцем в жирные черные кольца, рассекающие параллели и меридианы. Ермолов молчал. Карабичев взглянул на него. Тот стоял страшно бледный и напряженный. Внезапно он бросился к Карабичеву.

- Вспомнил, вспомнил! - закричал он. Никогда Карабичев не видел у него такого растерянного лица. Голова и плечи Ермолова дрожали. - Ох, если б ты знал, какой это был ужас! Это мы изорвали карту. Мы были вне себя. Сам Иван Павлович рвал ее и топтал... Теперь я все вспомнил!

Ермолов рассказал Карабичеву о дикой сцене в конференц-зале.

- Понимаешь, это было как волна, она несла нас, и мы не могли сопротивляться, - говорил Ермолов.

- Коллективный психоз? - спросил Карабичев.

- Что-то в этом роде, Андрюша. Сначала коллективное творчество, потом - непонятный безумный экстаз. Зачем-то порвали карту... Я сегодня же отправлю письмо в Объединенный совет и подробно опишу, что произошло на совещании.

Наступило длительное молчание. Волновавшие мысли были такими страшными, что они не решались высказать их вслух.

- Неужели Миснатед прав?! - воскликнул, наконец, Ермолов.

Карабичев молча пожал плечами.

- Слушай, Андрей, я тебя попрошу - пока никому ни слова. Люди позабыли, и ладно. Не нужно подавать повода к панике, понимаешь?

Карабичев посмотрел в желтые зрачки Ермолова.

- Но вы отправите сегодня письмо в совет, Иван Иванович? - спросил он.

Тот покраснел и отвернулся.

- Да, конечно, - глухо сказал он.

Карабичев ушел от Ермолова с тревожным ощущением неуверенности.

Проходя по коридору, он увидел Ружену, подглядывавшую в щель.

- Ружена! - воскликнул он.

Девушка отпрянула от двери.

- Что ты делаешь?

- О-о, мне показывалось, что там что-то есть. Карабичев подошел и подергал ручку. Дверь была заперта.

Это комната Арефьева. Он ее запирал перед отъездом. Карабичев прислушался. За дверью царило молчание.

- Чепуха! Ничего не слышно. А если тебя интересует эта комната, возьми ключи и открой. Кстати, что слышно о Сергее?

Они пошли рядом.

- Я получила несколько писем. Он писал, что они с Эриком добились большого успеха. Теперь метод может быть всунутым в промышленность...

- Внедрен, - поправил Андрей. - А когда они собираются назад?

- У них еще много работы, и... тяжело заболел Эрик.

Карабичев посмотрел на девушку.

- Так почему же он не везет его сюда? Здесь ему помогут.

Ружена пожала плечами.

- Он пишет, что у них еще много дел.

- Туда позвонить можно? Радиофон у них есть?

- Я не знаю. Он мне не говорил.

- Хорошо, я проверю.

Расставшись с Руженой, Карабичев развернул свою записную книжку и записал в графу особо важных дел имя "Сергей" и рядом с ним поставил вопросительный знак. Кривая загогулина объединяла несколько записей, среди которых были и "Мария", и "Ермолов", и еще какие-то.

Придя домой, Карабичев заметил в передней письмо, лежавшее на полке. Очевидно, его принесли еще вчера. Карабичев взял конверт и увидел на нем иностранную марку. "Запад нас не оставляет", - почему-то подумалось ему. Адрес был написан по-русски невероятно знакомым почерком. Дрожащими руками он распечатал письмо. Прочитал:

"Любимый мой Андрюша!.."

Дитти Браун, услышав странный звук, отбросила крем и выбежала из комнаты. Карабичев раскачивался на стуле и стонал, словно у него сильно болели зубы. В его кулаке было зажато письмо Марии...