Вячеслав Морочко - Рассказы

Для меня он был теперь просто человеком, находящимся в опасности. Он метался, ища выхода. Никогда не думала, что в замедленном темпе это может выглядеть так зловеще! Он пробирался к центру, где массы двигались медленнее. Но сюда постепенно стягивались все капли. Со стороны мне было виднее. Время от времени я вылетала из зоны обломков и снова возвращалась в этот круговорот. Включать двигатель скутера возле пришельца я не решалась, а помочь ему своей мускульной силой не могла. Несколько раз мне удавалось замедлить вращение угрожавших пришельцу рогатых осколков. Но это была лишь оттяжка. Я не могла сдержать всю лавину, металась, не зная, что предпринять, пока снова не потеряла его из вида.

Теперь и мне стало трудно пролезть между рваными каплями — так плотно они скопились. Я проклинала себя за то, что вылетела на неисправном боте, за то, что вернулась к обломкам, за то, что смеялась над человеком. Моя беспечность, мое зазнайство могли привести к убийству.

Я пробиралась к центральной капле. Теперь оплавленные куски давили сзади, проталкивая меня вперед, в гущу холодных глыб, к большому обломку. Наконец, я снова увидела человека. Он укрылся в маленькой нише. Но при его медлительности это была западня, капли теперь составляли сплошную массу, постепенно стягивающуюся к центру. Я протиснулась в щель в то мгновение, когда мы уплыли в тень. Старалась не делать резких движений, не задеть человека. Однако, он сам нащупал меня и я почувствовала на своих боках его руки. Он вертел мною, словно обломком, должно быть не зная, куда засунуть меня в такой тесноте. Не было видно ни зги. Я поняла, что он тоже не видит. И не может зажечь фонарь.

Мне захотелось спать. С момента взрыва прошло много циклов сон-бодрствование, а я еще ни разу не отдыхала, поддерживая себя пилюлями стрессинга. Теперь я была прижата обломками к пришельцу и не могла бы двинуться, если бы и захотела. Но зато мне было спокойно: я сделала все, что могла в моем положении.

Теперь ничего нельзя было изменить. Острый выступ все сильнее упирался мне в спину. Скафандр был достаточно прочен: не рвался, но прогибался, и я это чувствовала. Прогиб увеличивался постепенно. Все происходило в полной темноте и абсолютной тишине. А я молила судьбу об одном — только бы скорее потерять сознание. Вначале меня охватил дикий страх: я всегда боялась боли, боялась даже ее приближения. Теперь она не спешила, медленно впивалась в меня, не давала к себе привыкнуть; скоро настал миг, когда я уже не представляла себе, что боль может быть сильнее. А она все росла, как-будто не было у нее предела, и жгла, и давила, и расплющивала меня. И еще много времени прошло, пока во мне что-то не хрустнуло. Но и тогда я не потеряла сознания, а боль не оставила своего наступления. Я уже ничего не понимала. Все потеряло значение. Боль затопила вселенную. Помню только, как свет ударил в лицо. Мелькнули его глаза, застывшие в немом изумлении… и я, наконец, лишилась чувств.

Однако несколько раз еще приходила в себя. Едва прикасаясь, он нес меня на руках, не столько нес, сколько легонько подталкивал.

Мне было очень больно. Теперь боль была ровная, но такой силы, что привыкнуть к ней уже было нельзя. Я не могла шевельнуться. Мое тело казалось мне каким-то чужим, нелепо притороченным к голове вместилищем боли. Свет и тьма попеременно сменяли друг друга.

Я очнулась, когда его руки уложили меня на жесткое ложе. Рядом был еще одни человек. Его я раньше не видела. Мое непослушное тело медленно уходило в зев какой-то машины. Я так устала от боли, что мне было уже все равно. Сверху упала тень. Стало темно. Скафандр лопнул, и я почувствовала легкий укол в бедро. Тень отодвинулась и вместе с ней с меня соскользнули «доспехи». Думала, что задохнусь, но дышать стало легко и приятно. Смертельно хотелось спать… и я, наконец, уснула.

Что было со мной потом — не знаю. Я только сейчас проснулась… на этом уютном ложе. Сколько я проспала? Должно быть, немало циклов. Боли не чувствую. Но тело по-прежнему — как не свое. Эта машина, которая мной занимается, похожа на нашего «лекаря». Она мне нравится. Она уловила мой ритм и сумела к нему приспособиться. Мне нравится также, что этот лекарь не претендует на внешнее сходство с людьми.

Я стала говорлива. Говорю, чтобы разогнать тишину, чтобы слышать свой голос и убеждаться, что живу. А, может быть, я надеюсь, что этот Человек меня услышит и поймет. Он спит надо мною в кресле. Уже много циклов спит, не просыпаясь. Во сне он кажется большим ребенком. Беспомощным. На лице застыла тревога. Конечно, мое появление — для него загадка, да еще какая! А я говорю, говорю… Ведь так можно разбудить Человека. Моя речь должна казаться ему тончайшим свистом. Мне в голову пришла смешная идея. Мы способны во сне за один миг прожить целую жизнь. А вдруг у Человека это так же, как и у нас, и ускоренное сном восприятие растянет, развернет мой свист… и превратит его в членораздельную речь. Это «а вдруг», конечно, смешно: даже слыша мою речь, ее невозможно понять, не владея поэтическим даром. На родном наречии меня зовут Роза. Когда я произношу свое имя, из звуков рождается образ цветка, имеющий в каждом языке свое название.