М Емцев - Ярмарка теней

Ресторан "Кавказский" напоминал колхозную кузницу. Он дымился, как паровой котел перед взрывом. У его входа уже собралась небольшая толпа, которая оживленно комментировала поведение тех, кто сидел за столиками:

- Эти вторую бутылку заказывают. Долго просидят.

- А энтот шашлык ест - как доклад о любви и дружбе читает. С тоски помрешь.

Я сделал поворот, на меня коршуном упала тень большого колеса обозрения, и я увидел Веронику.

Она была в шерстяном, болотного цвета костюме, который мы покупали вместе с ней в универмаге "Москва". Прическу она изменила, темно-русые волосы с одного боку спускались почти до плеч, а левая сторона была зачесана и освобождала чистый выпуклый лоб, отчего казалось, что один глаз у нее больше, чем другой. Она выглядела бледной и усталой, взгляд напряженный, чужой.

Наталкиваясь на прохожих, я медленно двигался к ней навстречу.

- Здравствуй.

- Здравствуй.

Как давно мы не виделись! Боже мой, как долго мы не виделись!

- Я прямо из редакции, - сказала она с расстановкой. Она не смотрела мне в глаза. - Хочу есть. Пойдем куда-нибудь посидим.

Оказывается, я помнил ее голос, ее лицо, дрожание губ так, будто мы вчера расстались. Я думал, что забыл. Это меня потрясло, и я снова разволновался.

Ресторан лениво раскачивался в такт проходившим за окном речным трамваям. Это был плавучий ресторан. Мы сидели друг против друга и молчали. Тишина была нестерпимой и вязкой. Я несколько раз порывался что-то сказать, но так и не смог. У меня не было в голове ни одной самой завалященькой мысли, а в горле пересохло, как перед ответом на экзамене.

Она тоже молчала, закрыв глаза и часть лица руками. Волосы свесились, словно пролились на полиэтиленовую скатерть.

- Две рюмки коньяка, - сказала она подошедшей официантке.

Теперь я увидел, что глаза ее сильно блестят. Сейчас заплачет, подумал я. Но она не заплакала.

В полном молчании мы выпили коньяк, съели салат из помидоров и стали дожидаться второго блюда. Она достала из белой сумочки пачку болгарских сигарет и закурила.

- Будешь?

Я отказался. Я уже год как бросил курить и не считал, что нужно начинать все сначала.

- Ну, вот что, - сказала она, стряхивая пепел в тарелку из-под салата. - Я пришла тебе сказать, что ты можешь вернуться.

Я посмотрел на нее. Все же удивительный человек моя жена. Как бы я ее ни любил, сколько бы я ни тосковал по ней, стоило ей раскрыть рот и произнести несколько слов, чтобы я начинал вздрагивать от смутного чувства раздражения.

- Почему ты решила, что я готов это сделать?

- Я не знаю, что ты собираешься делать. Я знаю, что мой долг сказать тебе это. А ты уж сам решай.

- Это, конечно, для меня большая честь.

- Еще бы! После того, что ты натворил...

- ...меня великодушно прощает и принимает в свое лоно здоровая советская семья?

- Да, мы прощаем тебя.

Она чуть охмелела и начала косить. Взгляд ее стал близоруким и растерянным. С моей точки зрения, это был запрещенный прием. Она же знала, как я умилялся и любил ее такую "косенькую" и беспомощную. Я окончательно разозлился.

- Тогда придется купить пять пар темных очков, - запинаясь, сказал я.

- Зачем? - искренне удивилась она.

- Одни - отцу семейства, другие - его супруге, третьи - шурину, четвертые - бывшей жене, пятые - мне. Словом, всем!

- Но зачем?

Я наклонился и через стол заглянул ей в лицо:

- А как же мы будем смотреть друг другу в глаза? После той грязи, которой мы друг друга поливали, нам, наверное, будет несколько неловко встречаться, а тем более жить в одной квартире?

Она посмотрела поверх меня, поверх всех голов, что возвышались над столиками в зале; она смотрела на белую деревянную стену сзади меня. Мне показалось, что она начала трезветь.

- Мало ли что бывает, - сказала она. - А потом, мы можем не жить там. Ведь ты сейчас...

Она не досказала. Но я понял. Они уже метят на мою новую квартиру. В мое тело воткнули сразу десяток иголок и начали откачивать кровь. Я чуть не задохнулся от ярости.

- Даже под страхом смертной казни я не вернусь к тебе и к твоим родителям!

Она взглянула на меня и торопливо погасила сигарету. Рука ее нервно скользила по пепельнице. Я не видел своего лица, я не знаю, каким оно было, но я видел его отражение на лице жены. Очевидно, оно было страшным.

- Не пойму, за что ты нас так возненавидел, - сказала она. Губы у нее дрожали, но она мужественно старалась смотреть мне прямо в глаза.

- Я был вашим рабом. А когда рабы любили хозяев? Я не дядя Том.