М Емцев: Возвратите любовь

Михаил Емцев, Еремей Парнов

Возвратите любовь

Весь офицерский, сержантский и рядовой состав

получат эрзац-копии своих возлюбленных. Они их

больше не увидят. По соответствующим каналам

эрзац-образцы эти могут быть возвращены.

Хемингуэй

Алые звездочки - на свежую стружку. Кап-кап-кап... Бартон нагнулся, чтобы не испачкаться. Теплые струйки побежали веселее. Наступило какое-то сладковатое изнеможение. В голове застучал дизель, к горлу подступила тошнота.

Он опустился на колени и осторожно прилег. Перевернулся на спину и уперся подбородком в небо. Как можно выше, чтобы остановить кровь. Во рту сразу же стало терпко и солоно. Голубой мир тихо закружился и поплыл. Он еще чувствовал, засыпая, пыльную колючую травку, и острые стружки под руками, и подсыхающую кровь на верхней губе. Но сирены уже не услышал.

Подкатила санитарная машина. Его осторожно положили на носилки и повезли. Еще в пути сделали анализ крови, измерили температуру, подсчитали слабые подрагивания пульса.

Когда через четыре часа Аллан Бартон очнулся в нежно-зеленой палате военного госпиталя, диагноз был таким же определенным, как и постоянная Больцмана: "острый лучевой синдром". Впрочем, чаще это называли просто лучевой болезнью или белой смертью, как выражались солдаты охраны.

В палате стояла пахнущая дезинфекцией тишина. Изредка пощелкивали реле регулировки температуры и влажности и сонно жужжал ионоозонатор.

- Он не мог облучиться. Ручаюсь головой. - Эти слова майор медицинской службы Таволски повторял как заклинание. - Последние испытания на полигоне были четыре дня назад. Я сам проводил контроль людей после. У Бартона, да и у остальных тоже, разумеется, все оказалось в порядке. Вот в этом блокноте у меня все записано. Здесь и Бартон... Двадцать шестого июля, одиннадцать часов... показания индикатора - норма. А после ничего не было.

- А он не ходил на полигон потом? - спросил главный врач.

- Это был бы законченный идиотизм!

- Вы полагаете, что именно эту причину мне следует назвать генералу? Главврач иронически поднял бровь.

- А ведь нас с вами это не касается. Пусть сам доискивается.

- Я уверен, что в этот момент он уже создает следственную комиссию.

- Совершенно согласен, коллега. Скажу вам даже больше: именно в этот момент он включает в комиссию вас.

Таволски достал сигареты, и главврач тотчас же нажал кнопку вентилятора.

- Что вы уже предприняли? - спросил главврач, устало вытягивая вперед большие, с набухшими венами руки.

- Ввел двести тысяч единиц кипарина... Ну, температура, пульс, кровяное давление...

- Нужно будет сделать пункцию и взять срез эпидермы.

- Разумеется. Я уже распорядился. Если бы знать, что у него поражено! Можно было бы попытаться приостановить циркуляцию разрушенных клеток.

Главврач молча кивал. Казалось, он засыпает. Тяжелые веки бессильно падали вниз и медленно приподнимались.

- Когда вы сможете определить полученную дозу? - Вопрос прозвучал сухо и резко.

- Через несколько дней. Когда станет ясна кинетика падения белых кровяных телец.

- Это не лучший метод.

- А что вы можете предложить?

Главврач дернул плечом и еще сильнее выпятил губу.

- Надо бы приставить к нему специального гематолога. А?

- Разве что Коуэна?

- Да, да. Позвоните ему. Попросите от моего имени приехать. Скажите, что это ненадолго. Не очень надолго.

- То есть... вы думаете?.. - тихо спросил Таволски.

- Такое у меня предчувствие. Я на своем веку насмотрелся. Плохо все началось. Очень плохо.

- Но ведь это только на пятый день!

- Тоже ничего хорошего. - Главврач покачал головой. - Какая у него сейчас температура?

- Тридцать семь ровно.

- Наверное, начнет медленно повышаться... Ну да ладно, там увидим. - С видимым усилием он встал из-за стола и потянулся. - А Коуэну вы позвоните. Сегодня же. А теперь пойдемте к нему. Хочу его еще раз посмотреть.

1 августа 19** года. Утро. Температура 37,1. Пульс 78.

Кровяное давление 135/80

Бартон проснулся уже давно. Но лежал с закрытыми глазами. Он уже все знал и все понимал. Еще вчера к нему в палату поставили батарею гемоцитометрических камер. Если дошло до экспресс-анализов, то дело плохо. Кровь брали три раза в день. Лаборанты изредка роняли малопонятные фразы: "Агглютинирующих сгустков нет", "Показались метамиэлоциты".

Во всем этом был какой-то грозный смысл.

Бартон почувствовал, как Таволски взял его руку. Подержал и положил назад на одеяло.