Фредерик Пол - Парень, который будет жить вечно

— Понятно, — сказала я. — Никаких радиосигналов. Значит, там нет цивилизации, которую можно было бы наблюдать.

Она прикусила губу.

— Мы точно знаем, что там есть жизнь. Точнее, была. Это одна из тех планет, которые давным-давно обследовали хичи, и в то время там были развитые живые организмы — конечно, примитивные, но, похоже, у них был потенциал для эволюции.

— Потенциал для эволюции, конечно. Но эволюционировали ли они, мы не знаем.

На это она не ответила. Только вздохнула. А потом сказала:

— Поскольку вы уже здесь, не хотите ли все осмотреть?

— Если не помешаю, — ответила я.

Конечно, я им мешала. Джун Терпл этого никак не показывала, но остальные при знакомстве уделяли мне лишь вежливый взгляд. Их было восемь, звали их Джулия Ибаррури, и Марк Рорбек, и Хамфри Мейсон-Мэнли, и Олег Кекускян, и… да, я даже не пыталась их всех запомнить: если понадобится, мне напомнит Гипатия. Джулия плавала в поддерживающей упряжи, окруженная пятнадцатью или двадцатью изображениями, на которые она смотрела, сердито хмурилась, снова смотрела, а на меня только взглянула и небрежно кивнула. Если мое имя для нее и для всех остальных что-нибудь и значило, они никак этого не показывали и не проявили ни малейшего интереса. Особенно Рорбек и Кекускян, потому что, когда мы к ним заглянули, они крепко спали в своих упряжах, и Терпл приложила палец к губам.

— Третья смена, — прошептала она, когда мы закрыли дверь их каюты и отплыли от нее. — К обеду они проснутся, но нужно дать им возможность поспать. Осталась только одна. Пойдем поищем ее.

Пока мы искали оставшегося члена экипажа, Гипатия шептала мне на ухо биографические сведения. Кекускян — пожилой астрофизик-бисексуал; Рорбек молод, это программист, он в глубокой депрессии, потому что болезненно распадается его брак. А что касается последнего члена экипажа…

Это был хичи.

Мне можно было этого не объяснять. Если увидишь одного хичи, знаешь, как выглядят все остальные: очень худые, похожие на скелеты, угловатые, с лицом словно череп и с цилиндром, свисающим между ног, где — если это самец — должны бы находиться половые органы, а если самка (как оказалось, это была самка), то вообще ничего. Терпл сказала, что хичи зовут Звездный Разум; когда мы вошли в ее каюту, она работала над собственным набором изображений. Но, услышав мое имя, тут же убрала изображения и направилась ко мне, чтобы пожать мне руку.

— У нашего народа в Ядре вы пользуетесь большой известностью, Джель-Клара Мойнлин, — сообщила она мне, держась за мою руку как за опору. — Из-за гражданских послов Мойнлин. Когда в Ядро прилетела ваша Ребекка Шапиро, я с ней познакомилась. Она очень много знает о людях. Именно из-за нее я добровольно вызвалась поработать здесь. А вы ее знаете?

Я попыталась вспомнить Ребекку Шапиро. После основания этой программы я давала деньги на многие проекты, и это, должно быть, один из самых первых. Звездный Разум заметила мое затруднение и постаралась помочь.

— Молодая женщина. Очень печальная. Пела для нашего народа мелодии, сочиненные вашим покойным Вольфгангом Амадеем Моцартом. Мне они очень нравились.

— А, эта Ребекка, — сказала я не очень искренне. Я ведь оплатила перелет сотням Ребекк, Карлосов или Джейн, которые согласились быть гражданскими послами человечества. Согласились, потому что на Земле были несчастны. Это обязательное условие. В противном случае зачем им было бы покидать места и людей, к которым они никогда не вернутся?

Ведь в Ядре, как и во всех черных дырах, время замедляется.

Я знала, что это значит. Если вы оказываетесь в черной дыре, где за один день снаружи проходит несколько столетий, ваши проблемы стремительно стареют. Замедление времени лучше самоубийства — хотя, если подумать, оно очень напоминает самоубийство наоборот. Сами вы не умираете, но, пока вы отсутствуете, все те, кто причинял вам неприятности, умрут — вообще все, с кем вы были знакомы.

Я желаю добра всем этим моим послам. Надеюсь, им это поможет… но мне пребывание в черной дыре нисколько не помогло.

После того как я познакомилась со всеми на «Фениксе», смотреть особенно было нечего. Я переоценила расточительность получателей моих средств. Терпл вообще не была расточительна. Если не считать изобильной растительности — а она существовала главным образом для освежения воздуха — «Феникс» оказался почти лишенным типичной внутренней обстановки космических кораблей. Были, конечно, спальные помещения для работников, было несколько общих помещений — одно особенно большое, куда я сначала и вошла, плюс столовая с автоматами для раздачи напитков и сетками под скобами на стенах, чтобы ваша еда не улетела, плюс несколько небольших помещений, где можно было послушать музыку или посмотреть виртуальные картины, если нужно развлечься. Все остальное — склады и, конечно, механизмы и инструменты, необходимые «Фениксу» для работы. Терпл не стала показывать мне механизмы. Я и не ожидала от нее этого. Это дело корабельного мозга, и такие установки всегда под замком, чтобы никто не мог их повредить, даже случайно. И вот, если только не найдется болван, который откроет запечатанные помещения, смотреть на корабле особенно не на что.