К. Андреев - Фантастика-1963

Дальше стоят “Причины небесных явлений”, “Причины воздушных явлений”, “Причины земных явлений”, “Причины, относящиеся к огню и явлениям в нем”, “Причины, относящиеся к звукам”, “Причины, относящиеся к семенам, растениям и плодам”, три свитка под общим названием “Причины, относящиеся к животным”, “Причины смешанного рода”. И, наконец, “О камне”.

За ними математика: “Числа”, “О касании круга и шара”, две книги “Об иррациональных линиях и телах”, “О геометрии”, “О перспективе”, “Состязание в настройке водяных часов”. Тут же “География”, “Описание полюсов”, “Учение о лучах”.

Казалось бы, довольно для одного человека! Но нет. У Демокрита это лишь несколько граней необъятного комплекса его исследований и познаний.

Чего только он не касался! Техника, филология, медицина, военное дело, история, этика, эстетика. Тут и “О цели и хорошем расположении духа” и знаменитое “О том, что после смерти”; и “О живописи”, “О земледелии и землемерии”; “Военная тактика” и “Об искусстве сражаться в тяжелом вооружении”; “Врачебная наука”, “Об образе жизни, или диэтетика”, “О лихорадке и кашле”; “О поэзии”, “О ритмах и гармонии”, “О благозвучных и неблагозвучных звуках”, “О Гомере или правильном произношении в непонятных словах”, “О глаголах”, “Об именах”. А дальше еще: “О священных книгах в Вавилоне”, “О священных книгах в Мёроэ”, “Об истории”, “Халдейское учение”, “Фригийское учение”…

Прочтя последнюю надпись, Диагор порывисто протянул руку к свитку. Такое самое сочинение, под одинаковым названием, есть и у него! Рукопись Демокрита была ему известна, и он, когда писал, немало заимствовал оттуда с ссылкою на источник.

Но достаточно внес и своего, добытого собственными исследованиями. Поступил ли учитель так же? Пополнил ли свой труд ссылками на Диагора? Нет. Это оказалась та самая старая работа, которую Диагор использовал. Без дополнений. Вздохнув, мелосец поставил свиток на место.

Все? Далеко нет еще! “Причины, касающиеся законов”. “О пении”. “Об идеях”. “Об идолах”. “Рог изобилия”. “О душевном состоянии мудреца”. “Тритогенейя” — о трех основаниях человечности. “Пифагор”. “Плавание по Океану”.

— Поистине, — взволнованно воскликнул Диагор, — ты сам Океан, а плавание по Океану — это познание того, что познано тобой!

Он достал из расписного сосуда книгу “О цели и хорошем расположении духа”, развернул свиток и стал читать.

“Мерой полезного и вредного служат радость или ее отсутствие… Самое лучшее для человека проводить жизнь в наивозможно более радостном расположении духа и наивозможно меньшей печали, а этого можно достигнуть, если не искать удовольствия в ничтожном и преходящем… Усвой эту мысль, и ты будешь всегда в добром расположении духа и изгонишь из души ее проклятых спутников: зависть, честолюбие и раздражение…” Углубившись в чтение, Диагор не заметил, как опять вошла Демо, и, только услышав ее голос, оторвался от свитка.

— Господин велел тебя спросить, будешь ли ты ужинать сейчас или позже. Если позже — просит, чтобы ты пришел к нему туда, где он сидит.

— Ужинать? — переспросил Диагор. — Что ты, Демо, что ты! После такого обильного обеда я смогу поужинать только через два или три часа, не раньше.

— Тогда пойдем, я провожу тебя.

— Идем!

Диагор поставил на место свиток, и они вышли.

Быстро сгущался розовый сумрак. Таинственные тени копились в темных кронах смоковниц и яблонь, делали непроницаемо-черными высокие кипарисы и тополя. А сквозь силуэты деревьев сада мрачно рдела полоса гаснущего заката, которую то и дело перечеркивали мечущиеся между деревьями нетопыри. От бесшумности и стремительности их полета становилось тревожно на душе.

Иная картина открылась, когда Диагор и Демо вышли к морскому берегу. Огромный туманный простор тихого моря, цвет которого был скорее белесовато-розовым, чем голубым, засыпал под тусклым отсветом зари. Угасали, таяли дымно-розовые блики на распушенных ветром облачных барашках.

Лишь одно небольшое, похожее на рыбу, лимонно-золотое облако в вышине было еще насквозь пронизано солнцем. Но постепенно гасло и оно, а вокруг него меркла пустая, зеленоватая голубизна.

Вдруг сильно зашумели, закачались ветви деревьев. С далеких гор подул свежий, порывистый бриз. Погнал в море пряные запахи земли, разузорил его темными дорожками.

В отдалении, у плоского дымчато-голубого мыса, поднялись над водой тысячи дремавших на ней чаек, беспокойно зареяли, закружились. Криков не слышно было — их относил ветер.