Сергей Абрамов - Странник

— Вам так удобно?

Поднял голову: она. Стоит, смотрит сверху вниз, улыбается. Нет, конечно, не похожа она на Настю, Настя куда лучше, решил Игорь и встал.

— Ваша тётя приказала дышать воздухом.

— Тётя любит приказывать, но она очень добра и мягкосердечна.

— Я так и подумал, — галантно сказал Игорь. Лида спустилась с крыльца, медленно пошла по дорожке. Игорь последовал за ней, примечая около ворот скамеечку. Над ней нависали длинные стебли золотых шаров, холодных осенних цветов — без запаха, без души.

Лида аккуратно — платье бы не помять — присела на скамейку, на самый край, разрешающе кивнула Игорю. Тот, внутренне усмехаясь — церемоний-то сколько! — сел рядом.

— Вы правда от дяди Гриши?

— Конечно. Он вам привет передавал, — соврал Игорь, чтобы поддержать беседу.

— Спасибо, — серьёзно сказала Лида. — Как он себя чувствует?

— Здоров.

— Он такой смешной!

Ничего себе определение для Пеликана…

— Вы находите?

— Он всё время шутит. Как-то ко мне девочки пришли из класса, так он нас весь вечер развлекал. Я вам скажу по секрету: в него две девочки даже влюбились.

Интересно: она и впрямь такая инфантильная или притворяется? Её ровесницы у Игоря в классе — та же Наталья, например, — куда взрослее… Да, кстати, а сколько ей лет? Так прямо не спросишь, неудобно, ещё чего доброго обидится…

— Вы в гимназии учитесь?

— До сих пор училась. В женской гимназии на Лялином спуске. А теперь не знаю. Мы туда ходили, а она закрыта. И неизвестно: откроют или нет. Всё-таки война…

— Всё-таки?

— У нас в городе тихо. Стреляют редко, только в последние дни стали чаще. Но это там, в центре…

В центре — значит, не у нас. Значит, мимо, никакой войны на нашей улице нет. Хорошо рассуждает.

— А в каком вы классе?

— В восьмой перешла.

Быть того не может! Что ж, ей четырнадцать всего?.. Вспомнил: у них классы не соответствуют современным. В гимназии, кажется, учились восемь лет, а до того — приготовительное училище. Сложная система… Представил, как они сидят — со стороны. Чинно, прилично. Ещё бы горсть семечек…

— А не пройтись ли нам в центр?

Хорошо, что не сказал «прошвырнуться»…

— Я не знаю, надо спросить у тёти Сони. Подождите, я сейчас.

Побежала к дому. Всё-таки длинное платье сдерживает, дисциплинирует. Наташка в своих джинсах сейчас отмахала бы до крыльца в четыре прыжка и не прикидывала бы: женственно это или нет… А может, зря он о Лиде так думает: инфантильная, чуть ли не дурочка? Зря, зря. Иное воспитание, против него не попрёшь. У них в гимназии классные дамы зверствуют. На переменках девицы, небось, парами ходят, учат их, что девушка должна быть скромной, застенчивой, политикой не интересоваться, — это дело мужское, грубое, грязное…. Лида ещё ничего, молодец. Разговаривает — не жеманится. Её педагогессы, увидев идиллическую картину «Он и она на скамейке», за головы схватились бы: как так, сама к мужчине подошла, сама заговорила?! Ах, какой позор, какой моветон!.. Лида бежит. Сияет.

— Тётя Соня сказала — можно. Только недолго.

— Мы недолго.

Пошли, как братик с сестричкой. Иванушка с Алёнушкой. Только за руки не держались. С Губернаторской свернули на Польскую — Игорь прочитал табличку на угловом доме. Такая же тоскливая, как Губернаторская. Игорь довольно живо представлял себе старую Москву: отец собирал московские карты, планы, путеводители, открытки, любил подолгу — по определению мамы — «мусолить» их и Игоря к тому привлекал. Но маленький провинциальный городок начала века Игорь видел впервые. Зрелище, надо сказать, не вдохновляющее. Улица грязная, ветер кружит по мостовой какие-то бумажки, папиросную коробку, обрывки газет, первые облетевшие листья. Ну это понятно: дворников мало осталось — «всё-таки война», если использовать Лидино выражение, а до того ещё были и первая мировая и революция: столько потрясений для простых работников метлы. Булыжная мостовая — неширокая, впору только двум экипажам разъехаться, но прочная, если впоследствии асфальтом не зальют, сто лет простоит, ни один булыжник из выскочит.

Дома на Польской улице маленькие: больше двух этажей ни в одном нет. Архитектура без излишеств: стена дома, стена забора, стена дома, стена забора, в заборах — калитки, над калитками — деревянные венцы. Где с резьбой, где без оной.

С Польской вышли на улицу с пышным, именем — «Трёхсотлетия дома Романовых».

— Наша центральная, — сказала Лида.

Оно и видно. Магазинов полно. Игорь вертел головой, стараясь ничего не пропустить. Лида удивлённо спросила: