Александр Бушков: Нелетная погода (сборник)

«Инженер-испытатель – герметизация скафандра».

На рейсовых и разведывательных кораблях эта въедливо-педантичная опека давно канула в прошлое. Но не здесь. Здесь она приняла характер настоящей мании – в ЦУП шли отчеты о каждой отданной команде, любом действии, независимо от степени его важности. Пуск конвертера Дальнего прыжка, щелчок рычажка, отодвигавшего кресло от пульта на десять сантиметров, – разницы не было. Двойной контроль, тройное дублирование, скрупулезность, заставившая бы стонать от зависти бюрократов прошлого – в сущности, пустышка для младенца, уловка, призванная сгладить и заслонить пронзительное чувство беспомощности.

«И беспомощность – еще не самое страшное, – подумал Панарин. – Самое страшное – мы не понимаем, почему стали вдруг беспомощными. Мы, такие могучие и гордые. Мы обещали когда-то любимым звезды с неба, и начали было выполнять обещание, но звезд, доступных нам, оказалось слишком мало. Ничтожно мало. До обидного. Любые эпитеты бессильны перед холодной истиной – звезд не хватило на всех…»

– Маршевые двигатели отключены, – отчеканил киберштурман, один из «апостолов» тройного контроля.

Он лишь констатировал факт, он был отстранен от управления. Все, абсолютно все выполнялось человеческими руками, и оттого Панарин – как, впрочем, и все остальные испытатели, – чувствовал себя так, словно ему вручили лопату и заставили рыть яму. Или поручили управлять колесницей – одним словом, выполнять своими руками монотонную, нудно-томительную работу, которой была насыщена жизнь предков.

– Начинаю разгон, – сказал Панарин.

Он нажимал клавиши, касался сенсоров, взгляд выхватывал из мелькания разноцветных цифр и индикаторных полос, ритмичного мигания лампочек главное и следил за второстепенным. За проведенные у пульта семь лет радость и удовлетворение собственным умением снизилась до средней нормы, но, разумеется, не исчезла. Ему приятно было ощущать, что он – хозяин, что пугающие первокурсников кажущийся хаос десятков табло и экранов, россыпи удобных для пальцев клавиш и тумблеров давно перестал быть для него хаосом. Корабль он знал, как собственную квартиру, знал и мог описать все, что происходило сейчас в каждом агрегате, в любой точке «Лебедя». Просто великолепно знать, что ты любишь свое дело… Но кто мог предполагать, что звездолеты, единственное, что есть в жизни, однажды подведут, окажутся слабее своего хозяина, не смогут осуществить его мечты?

– Разгон продолжается.

Станчев сидел слева от него, Рита Снежина – справа и позади, за вынесенным на середину рубки «ласточкиным хвостом» пульта энергетических волноводов. Перед ними антрацитово поблескивал экран, черный круг почти трехметрового диаметра. Альтаир, льдинка с голубиное яйцо величиной, сиял холодным белым огнем, россыпь звезд похожа была на искристый иней, посверкивающий на ветвях невидимых деревьев. Неподвижные звезды. Черный колодец, в который могут провалиться дерзкие надежды, смелые планы, насчитывающие несколько столетий от роду…

– Выход в зону свободного полета. Время принятия решения.

– Начать вход в гиперпространство, – сказал Панарин. – Управление передаю ко-пилоту.

Он убрал руки с пульта, чтобы отчуждение было полным, откинулся на мягко-упругую спинку кресла. Ему хотелось на этот раз представить себя пассажиром, сторонним наблюдателем следить за действиями экипажа. Не такая уж гениальная задумка (все равно ничего не удастся понять), но она вносит хоть какое-то разнообразие в программу, а всякое разнообразие руководством Проекта только поощрялось.

Серебристая полусфера рубки, строгие линии белых пультов, той фигуры в голубых скафандрах – рациональный аскетизм. И одно-единственное «постороннее» – игрушка, рыжая лохматая собачка, прикрепленная присоской меж двух овальных экранов. Пережитки живучи, и некоторым из них летная братия следовала до сих пор.

– Начинаю вход, – сказал Станчев.

Звездный планктон, усыпавший экран, менял облик – белые искорки дрожали, расплывались, словно Панарин смотрел на них сквозь залитое дождем окно; потом от звезд, перекрещиваясь и сплетаясь, протянулись тонюсенькие белые волоски, волоски разбухали в ниточки, ниточки в жгуты, жгуты в канаты, экран затянула белая сеть, сплетенная без складу и ладу спятившим или просто недобросовестным мастером, осколочки черноты уменьшались, истаивали; вот и Альтаир растворился в белом мерцании, и молочное сияние залило весь экран, целиком.