Кирилл Кудряшов: Черное безмолвие

Какое-то время мы едем молча. Оба понимаем, что невольно задели чувства друг друга, и напряженно думаем, о чем бы поговорить еще. Точнее, думает он, а я — лишь наблюдаю за дорогой. То есть, за пространством перед капотом моего грузовика, так как от дорог не осталось и следа еще в первый год войны, когда и были построены бункеры.

С неба начинает сыпать снег. Настоящий, белый снег, а не та черная труха, к которой я успела привыкнуть. Пожалуй, впервые за последние два месяца я вижу белый снег… Логично, ведь вот уже неделю, как над нами не рвались бомбы. Пыль и гарь осела, и вот вам результат. Белый снег… И если для меня он просто редкое явление, то для моего спутника и вовсе вселенское чудо.

— Смотрите! — радостно кричит он, указывая вперед за невозможностью охватить взмахом руки в тесной кабине все пространство вокруг, одарившее нас, пусть на короткий миг, настоящим снегом. Таким, какой был до войны. — Снег! Снег! Настоящий снег!

— Как на картинках, да? — спрашиваю я, ощущая гордость за то, что я живу на поверхности, а не отсиживаюсь в стальных бункерах, ожидая окончания войны. Ну, если быть точнее, то живу я, все же, в заводском бункере, а на поверхности работаю, но… Все равно, этот черный мир — мой, а его — спрятан глубоко под землей, под толщей бетона и свинцовых листов.

— Не издевайтесь. — парень, вдруг, становится серьезным. — Я еще помню снег. Я много раз играл в снежки, еще когда ходил в школу. Давно… До Дня Первой Атаки.

— И не думала даже. — честно отвечаю я. — Я отнюдь не считаю тебя зеленым юнцом, который знает довоенную жизнь лишь по своим учебникам.

Он умолкает, потупив взгляд в пол. И вновь молчание, нарушаемое лишь шорохом «дворников» по лобовому стеклу. Он думает, я слежу за дорогой.

Впереди, на границе черной земли и белого воздуха, пропитанного снегом, мелькает едва различимая белая точка. Нет, не белая, серебристая, иначе свет фар так не заиграл бы на ней. Чисто инстинктивно я выпрямлюсь в водительском кресле, готовясь к худшему — что-то неизведанное, посреди «черного безмолвия», вполне может оказаться опасным. В радиоактивном мире возможно все.

Мы приближаемся, и точка увеличивается в размерах. Переводя свои глаза на инфракрасное зрение я вижу, что это человек. Человек в защитном костюме, стоящий на моем пути и терпеливо ожидающий чего-то. Или кого-то? Быть может, меня?

Мародеры? Скорее всего, хоть и трудно поверить в то, что они пасли меня от самого бункера. Прикидывая все «За» и «Против» я прихожу к выводу, что я им, в принципе, не нужна. Мой фургон пуст, и даже в кабине нет ни грамма продовольствия или лекарств, за которыми, обычно, охотятся эти одичавшие люди. Вот только они об этом не знают, и, следуя принципу Наполеона, «Ввязаться в бой, а ж потом думать, что делать дальше», наверняка сначала убьют нас, а уж затем станут осматривать машину в поисках добычи.

— Там человек? — спрашивает меня парнишка, словно никогда не видел людей.

— Да, — отвечаю я.

— Это плохо?

— Возможно.

Кратко и лаконично. К чему ему знать о том, сколько наших, заводских, погибли от рук таких, вот, медленно дичающих существ, некогда бывших людьми. Не стану же я рассказывать ему, как год назад на завод не вернулась колонна, отправившаяся в леса за черноземом, наткнувшись на хорошо вооруженную банду мародеров. Или о том, как пал третий бункер, взятый отрядом из полутора сотен человек. Эти мрази сумели каким-то образом приручить свору диких собак, большинство из которых родились уже после начала войны и, потому, имевших страшные мутации. Приручили, и содержали их, словно сами не испытывали перебоев с едой, а затем, осадив бункер, отказавшийся принять эту банду, подорвали вход и впустили свою голодную свору внутрь.

Сумевший выбраться из бункера гонец прибыл к нам за сутки до финального сражения у «тройки». Мы спешно собрали крупный отряд, и, не смотря на то, что практически оставили завод без защиты, на полном ходу полетели к бункеру. На полном ходу… На той максимальной скорости, которая возможна, когда пробираешься по снегу на грузовиках с обмотанными цепями колесами, и нескольких вездеходах — ядерная ракета, рухнувшая на ближайшую к нам воинскую часть, не пощадила ни одного находившегося там танка, а в более отдаленные части мы, тогда, вырваться не рискнули. На дорогу ушло около шести часов, и когда мы, вконец измотанные долгим броском, добрались до «тройки», спасать уже было некого.

Впрочем, командующий завода и так хвалил нас за ту операцию — мы потеряли всего десятерых из нашей сотни, зато подчистую выкосили всех мародеров. Отбили бункер, оставшийся практически нетронутым — они и не собирались его грабить, как раз наоборот, планировали закрепиться в нем. Вот только не спасли никого — погибли все жители «тройки», челюсти голодных псов-мутантов не пощадили даже пятерых грудничков…. Совсем маленьких детей, у двоих из которых даже не было отклонений — большая редкость в Черном Безмолвии, как мы зовем теперь этот радиоактивный заснеженный мир.