Ян Вайсс - В стране наших внуков

У Мартинца был широкий круг интересов. На все у него хватало времени! Работая в министерстве, в отделении по связям с заграницей, он изучал русский и английский языки; был большим знатоком изобразительного искусства, часто посещал концерты. И, что особенно поражало меня, он совмещал в себе любителя искусства и спортсмена. Мартинец занимался водным спортом, принимал участие в соревнованиях по плаванию и, кроме того, летал на планере. Ему удалось установить несколько рекордов в полете на большую дистанцию, о которых я раньше не знал, так как никогда не интересовался спортом.

Насколько мне известно, очень мало поклонников искусства занимается спортом и еще меньше спортсменов интересуется искусством. Такими будут только люди лрядущего, когда рабочий день будет продолжаться не восемь, а всего четыре часа! Тогда будет оставаться достаточно времени и для искусства и для спорта. Почему поэту не быть хорошим боксером, а виртуозу скрипачу — мичуринцeм и футболистом, хорошо играющим крайнего нападающего? Почему ученый — специалист В ядерной физике не может быть одновременно Гйаетером по шахматам и прекрасным летчиком Кробатом?

Я вспомнил о людях будущего, встретившись на улице с Мартинцем, которого я столькo лет не видел. Он только что вернулся из Нью, где работал в нашем посольстве в качестве по делам культуры.

Остался ли он таким же, каким был раньше, не унывающим оптимистом, с которым приятно посидеть и поболтать обо всем, или жизнь за морем испортила его? Сохрау него еще те черты характера, которые для путника, отправляющегося чтобы получить ответ на все эти вопросы и проверить, тот ли это человек, которого я ищу, человек будущего, надо было спокойно поговoрить с ним наедине — у меня дома, или у него, где-нибудь на нейтральной почве в кафе или винном погребке. Мы встретились в кафе «Слаvte». Мартинец принес показать мне перевод романа прогрессивного американского писателя. Разговор зашел о литературе. Я как раз кончил читать роман о гражданине Томе Пэне «крестном революции», и Мартинец рассказал мне много интересного о его авторе… Но город, из которого Мартинец прилетел, очевидно, засел у него в печенках. Он постоянно возвращался к нему, словно в горле у него застрял кусок, от которого он никак не мог освободиться.

— Я не хотел бы туда вернуться даже после своей смерти! Там просто дышать нечем! Только безумец или дьявол мог придумать нечто подобное! Лишь на дне небоскребов ты по-настоящему поймешь, что такое тоска по крыльям и стремление подняться на них!

Можно было подумать, что именно желание летать заставило его вернуться домой. Чтобы изменить направление его мыслей, я начал вслух мечтать о городах будущего, какими я хотел бы изобразить их в своем романе. Я надеялся, что он подскажет мне какую-нибудь удачную идею. Но так и не дождался. Едва я успел открыть рот, как Мартинец тут же перебил меня и снова начал «изрыгать» свой город.

— Как ты можешь говорить о городах будущего, когда на земле еще существует такое чудовище, такой монстр? Будущее не наступит до тех пор, пока этот город сам собой не сгниет, не развалится от собственной абсурдности!

Тогда я перевел разговор на тему о полетах, начал мечтать о «крылатом» будущем, о людях, которые будут летать среди облаков не на метеорах, а на крыльях! Мне хотелось узнать мнение Мартинца как специалиста по планерному спорту, что он думает о возможности таких полетов, не слишком ли смело заявлять, что через сто лет эта мечта станет былью, и вообще осуществима ли эта идея.

Мартинец наконец заинтересовался. Он сказал, что это вполне возможно, и включил свою удивительную память. Из его рассказа я узнал, что во времена Ивана Грозного «смерд Никитка, боярский холоп», сделав крылья, летал на них в Александровской слободе при большом стечении народа. А «в XVIII веке в селе Ключе, недалеко от Ряжска, кузнец, Черная Гроза называвшийся, сделал крылья из проволоки… летал тяко, мало дело, ни высоко, ни низко…» В том же, XVIII веке некто Островков в селе Пехлеце сделал себе крылья из бычьих пузырей, «и по сильному ветру подняло его выше человека и кинуло на вершину дерева».

Но еще раньше, в ХXI веке, какой-то сарацин перелетел гипподром в Царьграде, облачившись в широкую ризу, натянутую на ивовые прутья. За свою смелость, правда, он заплатил жизнью. Люди начали с крыльев, потом перешли к планерам, но мы снова вернемся к крыльям, я верю в них! Путеводной звездой, которая вела человечество к созданию наиболее совершенного летательного аппарата, была птица, парящая высоко в воздухе без единого движения узких крыльев, — парящий альбатрос!