— Хватит, дядя!
Гоги шагнул к окну и тоже закурил, втягивая дым нервными, злыми затяжками.
— Кто он мне? Никто! Чужой человек. Спас мою дочь? Да, спас! Но это случайность. Стечение обстоятельств. Импульс. Любой на его месте…
— Их было двое, Гоги, — напомнил Сандро Зурабович. — И второй не успел даже пальцем шевельнуть.
— Ну и что? Просто у вашего Рудакова реакция оказалась лучше.
— «У моего Рудакова», — задумчиво повторил доктор.
Гоги внимательно посмотрел на него и продолжал уже совсем другим тоном:
— Я все понимаю, дядя Сандро. Что надо сделать, скажите, — все сделаю. Лекарства, условия, деньги — ни за чем не постою. Выздоровеет, «Жигули» свои ему подарю.
— С подбитым глазом?
— Кто с подбитым? — опешил племянник.
— Не кто, а что — «Жигули» твои.
— Шутите. — Гоги в сердцах швырнул в окно недокуренную сигарету. — Поймите наконец, вы близкий мне человек. Вам восемьдесят лет.
— Восемьдесят один, — поправил Метревели.
— Тем более. «Перун» — экспериментальная модель. Я ведь вам говорил, объяснял.
— Что верно, то верно, — доктор вздохнул. — Говорил, предупреждал. Стращал даже. А все зря.
— Почему?
— Ты все равно не поймешь.
— Постараюсь понять.
— Ну что ж, постарайся. По-твоему, родня — значит свои. Не родня — чужие.
— Конечно.
— Не перебивай. Вовсе не конечно. Глупо делить людей на своих и чужих, и уж совсем никуда не годится делить по родственным признакам.
— Не пойму, за что вы ратуете, дядя.
— Серьезно?
— Конечно, серьезно.
— Ну что ж, — Метревели пожевал губами. — Это требовалось доказать. Ладно, давай на конкретном примере попробуем. Ты идешь по незнакомому городу и видишь человека, который лежит…
— …на незнакомой скамейке.
Метревели смерил племянника взглядом, но сдержался.
— Пусть будет на скамейке. Как ты поступишь?
— Пройду мимо. — Гоги недоуменно пожал плечами. — А вы?
— А я, дорогой, остановлюсь и постараюсь узнать, почему он лежит.
— И он пошлет вас семиэтажным, потому что пьян и не желает, чтобы его тревожили. Что тогда?
— Тогда я буду знать, что по крайней мере в моей помощи он не нуждается.
— И что это изменит?
— А почему, собственно, это должно что-то менять? Просто я исполнил свой долг человека и врача. Ведь это мог быть больной или человек, попавший в беду.
— Всем не поможете, дядя.
— Вздор и собачий бред! — взорвался доктор. — Люди должны помогать друг другу. И не важно, случился с человеком сердечный приступ или его избило хулиганье, заблудился он в тайге или попал в катастрофу. Это гражданский долг человека, Гоги. Неужели непонятно?
— Дядя!
— Оставь, пожалуйста, — Сандро Зурабович поискал взглядом, куда бросить окурок. — Скажи лучше, где тут у тебя пепельница?
— Здесь не курят, дядя Сандро. — Гоги взял из его пальцев сигарету и загасил о внешний выступ подоконника.
Некоторое время оба молчали. После длинной паузы Метревели спросил, продолжая смотреть в окно:
— Скажи, Гоги, если бы этот парень не спас твою Ланико, ты бы так и не пустил нас сюда?
Гоги наклонил голову, делая вид, что рассматривает изображение готических башенок на спичечном коробке.
— Нет, дядя.
— Ну, что ж… По крайней мере откровенно.
Метревели еще некоторое время молча смотрел в окно, потом обернулся к племяннику и ласково потрепал его по плечу.
— Ладно, не переживай. Наверное, я сам во всем виноват. Вечно был занят своей работой, а до тебя по-настоящему никогда не доходили, руки. Считал, что раз ты сыт, одет, учишься, значит, все в порядке.
— Не надо, дядя Сандро…
— Хорошо. — Метревели вздохнул. — А за меня не беспокойся: выдержу. Да и не это важно сейчас. Думаешь, почему Андрей до сих пор не очнулся?
— Откуда мне знать? — пожал плечами Гоги. — Шок?
Метревели кивнул.
— Я тоже так думал. Но дело не только в шоке. Он, кстати, уже прошел. Случилось то, чего я опасался. Андрей сам не хочет приходить в сознание.
— Не хочет?
— Понимаешь, он очень впечатлительный человек. А обрушилось на него за последние полгода столько, что не каждому выдержать. Он держался молодцом. Если бы не этот несчастный случай, возможно, все бы и обошлось. Но его оглушило. Отключились волевые факторы. А подсознательно он уже давно смертельно устал от всего пережитого.
Гоги смотрел на доктора широко раскрытыми глазами. В них читались страх и жалость.
— Что же теперь будет?
— Если оставить все как есть — он умрет.
— Неужели ничего нельзя сделать?
Читать дальше