Владимир Покровский - Планета отложенной смерти (сборник)

Отсутствие настоящего дела быстро растренировало женщин, и они, несмотря на свой воинственный вид, больше походили на шлюх, чем на профессиональных воительниц. Куаферы посматривали на них со сложной смесью презрения, снисхождения и жажды.

— Ты уже слышал? — спросил, подбежав. Аугусто. — Федер, что делать? Они сейчас будут здесь. Они сейчас все это порушат, Федер!

— Ну, не сейчас, — возразил Федер, — а минут через сорок — пятьдесят. Есть время припрятать оружие и самое ценное оборудование.

— Но смысл, смысл, Федер?! — К удивлению Федера, Аугусто откровенно паниковал. — Что бы там ни случилось дальше, они уже заметили Ямайку и не позволят нам здесь никаких проборов.

— Это, — сказал Федер самым своим рассудительным тоном, — ваша проблема, уважаемый Аугусто. Вам надо будет их подкупить, уговорить или не знаю что еще. Во всяком случае, вам надо будет попытаться что-нибудь сделать.

Аугусто ошарашенно уставился на Федера. Потом улыбнулся и вздохнул:

— И здесь вы правы, мой дорогой Федер. У каждого свои проблемы, и каждый должен решать их сам.

Очень приятно умел улыбаться этот Аугусто. Только Федеру его улыбка в тот раз почему-то совсем не понравилась.

Федер ошибся. Половцы появились в лагере не через пятьдесят минут, как он ожидал, а через час двадцать. Сканировщик определил это почти сразу же после того, как Федер в панике выбежал из интеллекторной. Однако и восемьдесят минут вместо пятидесяти не показались подарком Федеру — они стали для него самыми сумасшедшими за всю его проборную практику.

Команда Федера — все сто четырнадцать человек, — взмыленная и обалдевшая, носилась по лагерю, как стадо вспугнутых порнобаранов. Кто-то что-то зарывал, кто-то что-то спешно сжигал, кто-то куда-то волок тяжеленные ящики, исправные роботы-мусорники, лавируя между людьми, бестолково катались взад-вперед с заданиями, которые еле укладывались в их программы; то и дело взмывали вверх бесколески, уволакивая в заранее подготовленные тайники партии особо запрещенной для распространения «генетической» живности; рассерженным ульем гудел микробный блок — там, нарушая все мыслимые правила (кроме, разумеется, правил личной безопасности, которые у микробщиков закреплены на уровне безусловных рефлексов), срочно маскировали только что выведенных фагов. К прибытию полиции не готовились в те минуты разве только зубные щетки. Даже Аугусто, покряхтев под напором Федера, с большой неохотой отдал ему под начало своих многочисленных мамутов — время действительно поджимало.

Отдал, правда, не без сопротивления. Стычка между ними по этому поводу вышла нешуточная — Аугусто вообще никогда никому ничего ни при каких обстоятельствах предпочитал не отдавать. «Может, еще и девочек моих хочешь?! — надсаживался он. — Может, мне самому твои ящики таскать прикажешь? Кто кому платит, в конце-то концов?!» — «Ты вроде сам говорил, что мне, как и тебе, платит ассоциация «Кони Трезубца», так или не так?! — тем же фортиссимо, перейдя почему-то на густой оперный бас, орал в ответ Федер. — А что касается тебя, так надо будет — и потащишь! Ты про свой гонор забудь, Аугусто Благородный, сейчас спасать надо все, что можно спасти! Три месяца такой работы — да ты хоть на секунду представляешь себе, что это значит, ты хоть понимаешь, что даже если и Ямайку сохраним, второй раз такой пробор может не получиться?». Аугусто сатанински взвывал, исходил бешеными ругательствами, молотил обоими кулаками по столу Федора, но в конце концов устал, сник, дал согласие и злобно ушагал к себе в блок, сопровождаемый хищно бдящими «родственницами».

На самом деле никто, в том числе и Аугусто, даже близко не представлял себе, что происходит, почему столько всего надо маскировать и прятать, если все равно следов пробора не скрыть, если все равно с почти стопроцентной вероятностью на ямайской кампании можно поставить крест, потому что ведь следить за Ямайкой будут с этих пор, во все глаза следить, специально сюда будут сворачивать и эти, как их… жизнеопределители свои на Ямайку целыми батареями нацеливать будут.

В большинстве случаев люди просто не успевали даже пожать плечами в недоумении: получив очередной непонятный приказ и немыслимо короткий срок исполнения, они только односложно выругивались и спешили исполнять. Не то чтобы Федер был таким уж грозным проборным боссом, которого следовало бояться до колик и с которым ни в коем случае не следовало связываться — как правило, на проборах собирались люди битые и непугливые, к палочной дисциплине совершенно неприспособленные, — но вот как-то так получалось, что два-три слова, сдобренные особой федеровской интонацией, замешенной на беспрекословном приказе, и близкой, почти интимной доверительности (мол, мужик, ну ты же все понимаешь, ну надо, мужик, пожалуйста!) — и человек со всех ног бежал делать порученное, словно бы и в самом деле понимая, зачем он все это делает и до какой степени все это важно.