Рене Фалле - Капустный суп

В страхе Шерасс поднял обе руки, но, так как в одной он держал стакан, вино медленно, капля за каплей, стекало на его ночной колпак.

- Не валяй дурака, Глод, - стуча зубами, произнес Бомбастый, - с чего это тебя разобрало?

- С того, что мне рога наставили!

- Да быть не может! Кто же наставил?

- Ты, старая кляча!

Шерасс пожал плечами, что было не совсем ловко при его позе, и удивленно сказал:

- Послушай, Глод, как же я или кто другой может тебе рога наставить, раз у тебя жены-то нету?

- Была у меня жена! А пока я в плену торчал, ты, тыловая крыса, ее ублажал!

Забыв о грозящей ему опасности, Сизисс сложил на груди руки.

- Какая это сволочь тебе такое наболтала? Никогда этого не было! Клянусь головой матери!

- Там, где твоя мать сейчас находится, она мало чем рискует! Подыми руки!

- Нет! Лучше убей меня, только скажи, кто это тебе такую чепуховину набрехал?

- Узнал я это из самых верных источников, милок. Мне внучка сказала. В Мулене об этом все родные знали. Как увидела внучка, что я с тобой, мерзавцем, дружу, то заело ее, и она открыла мне глаза, и я их открыл. И что же я вижу: чудовище, змею, которая вползла в мою постель, чтобы меня обесчестить и наградить меня рогами, пока я свою шкуру под пули подставлял!

Бомбастый снова удивился, на сей раз из-за пуль.

- Это ты в лагере шкуру подставлял, а?

- Представь себе! И не перебивай меня, не то я тебя прикончу! В правом стволе у меня пять пуль, а в левом три. Все могу на куски разнести! Но... но... что это с тобой, Сизисс? Смотрите-ка, теперь еще и плачет!..

Бомбастый под тяжестью улик закрыл лицо руками.

- Да, плачу, оплакиваю свои мерзости, раз уж я почти что на смертном одре лежу. Ты прав, Глод. Ублажал я Франсину, пока тебя тут не было. Теперь-то я могу об этом прямо сказать, раз она уже умерла.

- А тогда зачем же ты отрицал?

- Хотел бы я посмотреть, что бы ты на моем месте стал делать, когда на тебя двустволка нацелена! И потом, я вдруг снова увидел себя с ней вместе, с несчастной бедняжкой, которая теперь уже на небесах, и не мог сдержаться - заплакал. Стреляй, Глод, стреляй! Поделом мне! Верно, я последний подонок! Просто дерьмо собачье!

Вопреки всем ожиданиям, чистосердечное признание вдруг успокоило Ратинье, его, так сказать, разоружило, и он прислонил двустволку к кровати. Славно было бы сейчас хватить стаканчик, да уж больно был неподходящий момент. Он проворчал:

- Да брось хныкать, а то у тебя вся рожа скукоживается, словно задница! А как это у вас с Франсиной было?

- Ну... ну, как у всех, - пробормотал Шерасс.

- Я тебя не о подробностях спрашиваю! С чего это началось?

Распростертый на своем одре, Бомбастый задумался, нырнул во мрак минувшего и, сам того не зная, извлек из его глубин те же самые слова, что Франсина.

- Она скучала... Я скучал... Холода стояли... А ты был где-то за тридевять земель!.. Я ей дрова колол... Ну она приносила мне мисочку супа. Мы с ней болтали немножко. Мы же молодые были... И как-то все само собой произошло, мы и в мыслях не держали. Но до чего же мы на себя злились, Глод, до чего злились! Решили, что она ослица, а я просто хряк...

- И все-таки своего не оставили.

- Верно, верно, продолжали, хотя совесть нас так и жгла. Ты нам все удовольствие испортил!

- Уж не взыщите.

- Да нет, это не твоя вина! .

- Спасибо хоть на этом.

Бомбастый воодушевился, допил вопреки всему свой стакан и стукнул себя кулаком в грудь:

- Застрели меня, Глод, я недостойный, недостоин я твоего прощения! Застрели, или я сам удавлюсь, только на этот раз выберу веревку покрепче, чтобы опять промашки не вы шло! ,...., .

Глод примирительно махнул рукой и тоже, сам того не замечая, повторил слова Франсины:

- Не стоит того. Ведь не вчера это было. Сорок лет срок немалый. В конце концов, рогачом через столько лет не станешь.

- Да не в том дело, - вопил Бомбастый с не совсем уместным пафосом. Я требую справедливого возмездия! Я обязан искупить свой грех! Я вонзил тебе кинжал в спину, как Муссолини.

- Да заткнись ты, Бомбастый, - миролюбиво произнес Глод. - Надоел ты мне.

С минуту они помолчали, погруженные в свои мысли. Глоду, к примеру, все сильнее хотелось выпить стаканчик. Бомбастого одолевали более возвышенные чувства, и он наконец признался чуть разбитым от волнения голосом:

- Ты же сам знаешь, Глод, каков я. Просто несчастный калека, весь скособоченный. Бабенки-то никогда в жизни друг другу в волосы не вцеплялись, чтобы только со мной потанцевать. Теперь-то я могу тебе признаться, когда ее уже нет на свете, что никогда у меня, кроме нее, не было порядочной женщины, вечно по домам терпимости шатался. Только одна твоя...