Филип Фармер - И в торгашестве присутствует оттенок благородства

Наблюдая, как Бенедиктина шествует гордо (несмотря на порванную одежду), он недоумевает, что такого мог он найти в ней? Жизнь с ней, пусть и при ребенке, потребовала бы изрядного мужества.

Рот - гнездо, выстланное надеждами,

Любовь снова прилетает сюда, садится, воркуя.

Напевает, расправляет пышные перья, обвораживает.

А затем улетает, испражняясь,

Как и принято у птиц: помогать себе

При взлете реактивной струей.

Омар Руник

Чиб возвращается домой, но ему по-прежнему не удается попасть в свою комнату. Он идет в кладовку. Картина закончена на семь восьмых, он оставил ее, потому что ему не нравилось что-то в ней. Теперь он забирает холст и уносит в дом к Рунику, который живет в этом же насесте. Руник сейчас в Народном Доме. Уходя, он всегда оставляет дверь открытой. У него есть оборудование, которым сейчас пользуется Чиб, чтобы закончить картину, работая напряженно и с уверенностью, которой ему недоставало, когда он начал создавать ее. Затем он покидает дом Руника, неся огромное овальное полотно над головой.

Он шагает мимо опор, под изгибами их ответвлений с яйцевидными домами на конце. Он минует несколько маленьких зеленых скверов с деревьями, проходит под другими домами и через десять минут приближается к сердцу Беверли Хиллз. Здесь, Гермесу подобный, подвижный, как ртуть, он видит

В ЗОЛОТОМ ПОЛУДЕННОМ СВЕТЕ

ТРЕХ ДАМ В СВИНЦОВОМ ОБЛАЧЕНИИ,

тихо плывущих в лодке по озеру Иссус. Мариам ибн-Юзуф, ее мать и тетя без всякого интереса держат в руках удочки, глядя в ту сторону, где яркие цвета, музыка и шум толпы перед Народным Домом. Полиция уже прекратила драку юнцов и расставила повсюду пикеты, чтобы не допустить новых беспорядков.

Все три женщины одеты в одежду желтого цвета, она полностью скрывает тело, как предписано одеваться членам магометанской секты фундаменталистов Вахнаби. У них на лице нет паранджи; теперь даже Вахнаби не настаивают на этом. Их братья египтяне на берегу облачены в современные одеяния, позорные и греховные. Несмотря на это, дамы пристально разглядывают их.

Мужчины их общины стоят по краю толпы. Они бородаты, на них такое же платье, как на шейхах в фидеофильмах об Иностранном легионе; они бормочут гортанные проклятия и шипят по поводу непристойной демонстрации обнаженной женской плоти. Но смотрят во все глаза.

Эта маленькая группа прибыла из зоологического заповедника в Абиссинии, где их поймали на браконьерстве. Местные госорганы предоставили им на выбор три возможности. Заключение в доме перевоспитания, где их будут лечить, пока они не станут добропорядочными гражданами, пусть даже на это уйдет остаток их жизни. Высылка в Израиль, в мегаполис Хайфа. Или переселение в Беверли Хиллз, пригород Лос-Анджелеса.

Что, жить среди презренных израильских евреев? Они ответили плевками и предпочли Беверли Хиллз. Ах, Аллах посмеялся над ними! Теперь их окружают Финкельштейны, Аппельбаумы, Сигекли, Вайнтраубы и многие другие неверные из колен Исаака. Что еще хуже, в Беверли Хиллз не было мечети. Они ездили каждый день за сорок километров на Шестнадцатый горизонт, где была возможность помолиться в мечети, или же собирались на молитву у кого-нибудь дома.

Чиб спешит к кромке окаймленного пластиком озера, опускает на землю свою картину и низко кланяется, сорвав с головы несколько помятую шляпу. Мариам улыбается ему, но улыбка исчезает, когда строгие матроны делают ей замечание.

- Йа кельб! Йа ибн кельб! - кричат матроны ему.

Чиб широко улыбается им, машет шляпой и говорит:

- Очарован, поверьте, сударыни! Прекрасные дамы, вы напоминаете мне Трех Граций!

Затем он кричит:

- Я люблю вас, Мариам! Я люблю вас! Ты для меня словно роза Шарона! Красивая, с глазами газели, девственная! Цитадель невинности и силы, ты полнишься буйным материнским соком, ты хранишь верность своей единственной подлинной любви! Я люблю тебя, ты - единственный свет среди мертвых звезд во мраке неба! Я взываю к тебе через пустоту!

Мариам понимает общенародный английский, но ветер относит в сторону его речи. Она улыбается жеманно, и Чиб не в силах подавить секундное отвращение, вспышку гнева, как будто она предала его каким-то образом. Все же он овладевает собой и кричит:

- Я приглашаю вас на свою выставку! Вы, и ваша мать, и ваша тетя будете моими гостями. Моя душа, вы посмотрите мои картины и поймете, что за человек собирается умчать вас на крыльях своего Пегаса, моя голубка!

(Нет ничего более нелепого, чем словесные излияния молодого влюбленного поэта. Он крайне высокопарен. Мне смешно. Но я также тронут. Хоть я и старый, я помню своих первых возлюбленных, помню тот огонь, те водопады слов, молниеподобных, окрыленных страданием. Дорогие подруги, большинство из вас в могиле; остальные увяли. Я посылаю вам воздушный поцелуй.