Григорий Адамов - Победители недр. Рассказы

— А-а-а… — вяло протянула Малевская и закрыла глаза.

Она была очень бледна. Черты лица обострились, щёки впали, тёмные круги, словно колодцы, втянули глаза. Яркий свет электрической лампы падал прямо на её неподвижное, почти безжизненное тело, на застывшее матово-бледное лицо. Только грудь часто и высоко поднималась, с усилием ловя глотки воздуха.

“Как в агонии”, — промелькнуло в мозгу Мареева, и он чуть не застонал. Он привстал со стула, не сводя расширенных глаз с лица Малевской. “Ей худо, надо пустить кислород”.

— Что с тобой, Нина? — тихо спросил он.

— Ничего особенного… — Малевская раскрыла глаза и, встретив взгляд Мареева, полный тревоги, слабо улыбнулась и сказала; — Не беспокойся, Никита. Я просто… очень устала, работать тяжело… Там остался Володя доканчивать…

— Ну, полежи… Закрой глаза, отдохни… Я позову и Володю…

— Пусть кончит… Там ещё немного…

— Хорошо, хорошо… Но больше сегодня не работайте… Много получится кислорода?

Малевская закрыла глаза и отрицательно покачала головой.

— Пустяки… Чуть больше литра…

Мареев опустил голову на ладони, оперся локтями о колени и задумался. Тишина, как чёрное безмолвное озеро, надолго заполнила каюту. Мареев не слышал, как Володя спустился из верхней камеры, как встала Малевская, как приготовлен был ужин на столе возле него.

Ужин прошёл в молчании. Мареев ел машинально; голова была тяжёлая, как чугунное ядро. Когда все улеглись спать, он спустился в нижнюю камеру и принялся за отчётный доклад о результатах экспедиции: с того дня, как снаряд потерпел последнюю аварию, Мареев необычайно торопился с этой работой…

Он поздно лёг и быстро уснул.

Володя только что забылся тяжёлым сном после страшной встречи со школой. Он увидел себя на лугу, залитом солнечными лучами, покрытом зелёным травяным ковром с цветами невиданной красоты. Володя за кем-то гнался, полный тревоги и страха. Он догонял, догонял и вдруг понял, что это Нина в своём голубом комбинезоне бежит от него. Он кричал, просил, плакал и всё бежал, но Нина не оборачивалась. Он уже почти догнал её, как вдруг перед ними раскрылась страшная чёрная пропасть, Нина сорвалась и, взмахнув руками, безмолвно исчезла в мрачной, бездонной глубине…

Володя заметался и, громко вскрикнув, проснулся. Он оглядел каюту расширившимися от ужаса глазами. Всё было спокойно. В тишине он расслышал дыхание Малевской. Володя с облегчением вздохнул. Слева висит гамак Никиты Евсеевича, а там, дальше, за ним, — Михаила.

Какое странное, свистящее дыхание доносится оттуда! Володя высунулся насколько можно из гамака и вгляделся в глубокий сумрак каюты. Почему так странно свисает чуть не до полу обнажённая белая рука? И сам Михаил лежит поперёк гамака, как-то неестественно запрокинув голову… Что это за тёмное пятно на полу под его рукой?

Что-то ударило в мозг и в сердце, и отчаянный крик пронёсся по всему снаряду:

— Кровь!.. Кровь!.. Нина! Кровь!..

В следующее мгновение яркий свет залил каюту.

— Михаил! Михаил! — кричал Мареев, бросаясь к Брускову.

Брусков лежал, чуть заметно дыша, запрокинув голову и свесив руку. Рукав пижамы был засучен, и по обнажённой руке извилистой полоской медленно стекала густая тёмная кровь. На полу, под белыми, как мрамор, пальцами, собралась уже небольшая лужица, и свет играл на ней весёлыми и злыми искорками. Поодаль невинно и тускло поблескивала маленькая бритвенная пластинка.

— Ничего, ничего… — шептала Малевская побелевшими губами, туго стягивая бинтом руку Брускова повыше маленькой ранки, похожей на безобидную царапину.

Поднятая кверху рука качалась из стороны в сторону; Володя не в силах был удержать её и сам с затуманенным сознанием качался вместе с ней. Он смертельно боялся лишь одного: только бы не вступить ногой в ужасную лужицу…

— Ничего, ничего… — продолжала невнятно Малевская, дрожащими руками завязывая узел. — Крови вытекло немного…

— Миша… Мишук мой… — говорил Мареев, укладывая Брускова в гамаке. — Зачем ты это сделал?.. Что это? Нина, смотри!.. Записка!..

Он выхватил из другой руки Брускова зажатую в ней узкую полоску бумаги с несколькими неровными карандашными строками и, запинаясь, прочёл:

“Дорогие мои, ухожу от вас. Нет ни смысла, ни сил. Зато у вас останется больше шансов. Простите меня”.

Малевская молча хлопотала над неподвижно лежащим Брусковым.

Мареев замер с запиской в руках. Потом он сорвался с места, бросился в нижнюю камеру, к баллону с кислородом, и повернул вентиль на полную подачу газа.