Наталия Лазарева - Вырь

Непокрытая еще снегом земля стала жесткой и звонкой: это ударил мороз. И тут Саша вспомнил о «топоре». Афиногенов пока не расшифровал это понятие…

Всем миром отогнали чужих всадников, и боги услыхали олвов, и укрыли снегом голую землю и просторный сухой лес. Сугробы припрятали тропки, тяжелой белой броней заковались колючие деревья, выставив перед собой огромные лапищи в белых боевых рукавицах.

Вырь волок сено из дальнего стожка. Перед тыном лес отступил, и открылась поляна, что еще недавно была полом брани. Лес отступил не сразу, а оставил за собою невысокие кустики с тонкими черными ветками. «…Оглянись — оставь в себе свет, какой увидишь». Вырь бросил груз, распрямился, оглянулся. Вдали за просекой порозовело серое небо: заходил невидимый Яро. На кустах сидели красногрудые птахи. Их было много, почти на каждой тонкой черной ветке — гость. Постоял Вырь, обернувшись, подзамерз. По просеке проносился злой ветерок и забивался под кожух. Вырь согнулся и поволок сено дальше.

Рано накинулась темнота. Отрочи собрались в просторной клети у Лаги. И Вырь пришел сюда. «Лучше нет, — говорили ему олвы, — как смотреть на дело Лаги». Девушки по углам пряли или чесали шерсть. Лага сидела перед огнем печи и крутила гончарный круг, вытягивая тело горшка. Мокрая глина в движении круга казалась живой. Лага вынимала ее из податливого шара, слабо приглаживая средним пальцем, и касалась палочкой, нанося узор. Никто в соседних лесах не делал таких горшков, как Лага. На ее горшок можно было выменять поросенка — Лага была бы выгодной женой.

Стали вспоминать об осенней брани. Вырь спел о ней сказ. Все приуныли. Не крутились веретена, застыл гончарный круг. Ветерок за стенами обернулся метелью, под дверь нанесло снегу. Отрочи сидели на лавках, поджав вод себя ноги, красный свет из печи лег на лоснящиеся От мокрой глины руки Лаги. Девушки тихонько завыли, думая о новых бедах. И хоть ударил Вырь по кеслю веселее, хоть и запел другую песню, затаились темные углы.

Грустная была зима и, казалось, курился еще курган за тыном.

«Был жагал в тоске и темном страхе — и оставил дождь на долгие дни. Как увидал жагал дело мирских рук — стал Яро на миг ровен и ласков».

Такой дождливой зимы никто и вспомнить не мог. Правда, Рыжова-мать, которая что-то зачастила к Постниковым, уверяла, что в восемьдесят втором году точно такая же зима была. Лихо, лихо, вредители в садах за зиму не померзли, и пожрали всю завязь. Но никто этой давней зимы не помнил, а Саше лезть по этому поводу в архив не хотелось.

Положение его теперь было непростым. Савич пошел «ва-банк» и предложил на рассмотрение Ученого совета свою новую тему, которую в Институте уже называли «общественной солонкой». Саша понимал, что проголосовать против будет проще простого.

Он занял крайнее место в последнем ряду и положил ногу на ногу. Савич начал говорить возле кафедры, но потом отошел от нее и принялся быстро ходить перед сидящими в первом ряду. При ходьбе он непрерывно дергал свою одежду, лацканы пиджака, ремень брюк, даже иногда нагибался и подтягивал носки.

Савич говорил: «В природе существует механизм, регулирующий развитие арктического ледяного покрова. Вполне понятно, что с его помощью можно объяснить важнейшие климатические колебания за большие исторические периоды. Каков же этот механизм? Известно, что площадь морских льдов в различные периоды меняется. Казалось бы, она меняется постольку, поскольку изменяется и температура воздуха. Опираясь на собранные мною данные, утверждаю: морские льды сами могут быть причиной изменения климата. А их образование, устойчивость и распространение регулируются поверхностным слоем океанской воды. Поэтому мною выдвинуто предположение, что необходимо заняться тщательным анализом состава этого слоя. А также, пусть это вызовет многочисленные возражения со стороны моих коллег, я имею смелость заявить, что можно, регулируя величину опресненного слоя, воздействовать на погодные условия…» Его голос потонул в неодобрительном гуле.

Замолчав, Савич остался стоять возле экранчика для демонстрации слайдов. Его лицо, наполовину закрытое большими очками, вроде и не выражало ничего, а седые, с грязноватыми остатками белого цвета волосы, словно самостоятельно собирались-склеивались в прямые пряди и, как бы повинуясь приказу хозяина, картинно падали на лоб, а он, досадливо морщась, небрежно отодвигал их ладонью.

Саша брезгливо отвернулся и отчетливо представил себе, как Савич полностью меняет план лаборатории, как они начинают составлять карты солености, связываться с химиками, мотаться по командировкам… И все это — куда ни шло. Но сама идея! Менять, воздействовать — уж сколько лет никто и не заикается об этом, с трудом расхлебывают старые ошибки.