Павел Вежинов - Гибель «Аякса»

Мы с Сеймуром сидели на берегу и следили за снующими над водой ласточками. Они летали низко, почти касаясь гладкой зеленоватой поверхности озера, потом вдруг взмывали вверх. Эта игра была мне хорошо знакома — изредка случалось, что ласточка и вправду задевала воду, и тогда на озерной глади на миг вспыхивала солнечная искра. Было, как всегда, тихо, со склона холма, поросшего старыми соснами, струился легкий запах смолы.

Мы смотрели на озеро и молчали так долго, словно разучились говорить. И я даже вздрогнул, когда Сеймур начал:

— Слыхал я от деда, что ласточки летают низко к дождю.

— Мы от такой напасти избавлены, — усмехнулся я.

Он умолк, не сводя глаз с озера. На синем небе действительно не было ни облачка. Да если бы и было — что из этого?

Я сказал:

— Первое, что помню, — дождь. Мне было, наверное, года два… Шел чудный, теплый весенний дождь. Как сейчас вижу эти пузыри на лужах… Вот так: дождь запомнил, а отца нет…

Сеймур будто не слышал меня. Взглянул на часы:

— Мне надо к Толе. Пойдешь?

— Нет.

— Идем! Вы как-никак друзья. Твой приход подействует на него лучше, чем какие-то таблетки.

Я махнул рукой:

— Ладно, только ради компании…

Мы медленно шли узкой тропкой среди свежей жесткой травы, которая только у меня, наверное, не вызывала чувства отвращения. Здесь все ходили медленно. Медленно и немного расслабленно, никогда не оглядываясь. Меня это совсем не раздражало. Я даже не понимал, почему всех это так выводило из себя.

Идти было недалеко. Скоро мы вышли к изящному корпусу, в котором жил Толя. Дом не только на вид казался легким — он сделан был из сверхлегких материалов. Сеймур усмехнулся: «Если б, что само по себе невероятно, этот дом почему-либо рухнул, никто бы даже шишку не набил под его развалинами». Толя жил на втором этаже, в комнате, убранной как охотничья хижина. По крайней мере, так говорили. Я-то охотничьей хижины в глаза не видел, может быть, и не увижу. Что у него там было: деревянный настил, камин, оленьи рога, шкуры, даже древнейшее ружье с этими… как их называли?., с пороховыми патронами. Все, конечно, искусственное, из синтетики, только ружье, как он уверял, настоящее.

Мы поднялись по лестнице. Бледно-голубой коридор, белая, покрытая лаком дверь — как у всех. На ней мелкими буквами: «Анатолий Викторов». Замок автоматический, но ручка только снаружи — изнутри уже давно не было ни ключа, ни ручки.

Толя лежал на своем широком диване, покрытом медвежьей шкурой. Его скуластое, загоревшее (под кварцевой лампой, разумеется) лицо за последнее время сильно похудело. Волосы у него были светлые, как лен, глаза ясные, синие. Увидев нас, Толя даже не пошевельнулся, только во взгляде появился слабый блеск. В прошлый раз, когда я заходил к нему, даже этого не было — он лежал пластом, ни к чему не проявляя интереса. Сеймур, видать, тоже уловил этот блеск. Он улыбнулся и подмигнул Толе. Постояв так с минуту, мы наконец услышали:

— Ну, садитесь, раз пришли…

Мы опустились на низкие трехногие стулья. Толя вздохнул и стал глядеть в потолок.

— Ну как ты? — после долгого молчания сказал Сеймур.

— Хорошо, — равнодушно промямлил Толя.

— Вижу, — сказал Сеймур. — Сегодня ты гораздо лучше выглядишь.

Толя продолжал разглядывать пластмассовые сучки на потолке.

— Может, поешь?

— Нет!..

— Тогда мне придется тебя усыпить и кормить искусственно. Посмотри на себя, ты совсем дошел.

Только теперь Толя повернул голову и взглянул на нас. Мне показалось, что в глазах его промелькнул страх.

— Ты же только что сказал, что у меня сейчас все в порядке.

— Не в порядке, а лучше… Но знаешь почему? Ты успокоился — ты принял одно решение…

Толя долго молчал, потом спросил:

— Что же это за решение?

— Ты хочешь расквитаться с жизнью… Не отпирайся. Я знаю, что говорю. И я хочу сказать тебе: не дури! Ведь мы уже так близко…

— Близко? — как бы не понимая, переспросил Толя. — К чему?

— К цели!

— Я знаю, что цели быть не может. — Толя приподнялся на локте. — Никогда, нигде, никакой…

— Это уже неплохо, — сказал Сеймур. — Неплохо, что ты волнуешься. Если б ты считал, что цели нет, ты не волновался бы.

— Я не волнуюсь!.. Я злюсь!..

— Это одно и то же… А злишься ты не из-за отсутствия цели вообще. Тебя злит наша общая цель, которую ты считаешь пустой, безнадежной и глупой… И хочешь своей смертью что-то доказать нам…