Михаил Успенский - Райская машина

– Вот видишь, – сказал я. – Получается средневековая деревня. В ней можно прожить всю жизнь и не узнать, что есть на свете другие селения и города. Всю информацию черпаешь из телевизора, а там что надо, то и покажут… Так что не надейтесь на контрпропаганду… Миром правят авгуры и перемигиваются между собой… Ты знаешь, кто такие авгуры?

– Уж как-нибудь, – обиделся Горик.

– Вот и молодец. И потом, наверняка кто-нибудь в мире пробовал протестовать, бороться…

– Так я вам уже объяснял про учёных-нигилистов. А с теми, кто за оружие хватается, разговор короткий: принуждение к миру…

– Замечательная формулировка, – сказал я. – Универсальная, можно сказать, всеобъемлющая… Тебе, впрочем, Химэй не грозит: новому миру нужны молодые, здоровые, образованные… Белые, в конце концов… И президент нынешний сказал, что Россия вошла в «золотой миллиард» как равная…

– Выходит, что Гитлер победил?

– Выходит, – вздохнул я. – Только не так, как он замыслил. Эти ребята стараются не перегнуть палку насчёт расизма. Они гениально придумали: бедные, старые, больные – вне очереди! А это, по большей части, люди другого цвета кожи… Хотя чёрным миллионерам тоже не о чем беспокоиться… А евреи попросту отошли в сторону и не мешают этим играм…

– Вот у вас, Роман Ильич, всё выходит ясно и понятно. Панин ценил вас за дело… А когда пробуешь сам…

– Так ведь всё сделано для того, чтобы ты не думал. Не видел абсурда, не чувствовал противоречий… Кажется, для этого и язык специальный изобрели: я, например, в официальных сообщениях ничего не понимаю. Вот стихосложение по-латыни – версификация. А что такое диверсификация?

Гордей пожевал губами.

– Хрень получается, – объявил он.

– Что и требуется от термина. Можно сказать «уничтожение», а можно – «оптимизация». Поди гадай, что имеется в виду: человек, деревня, библиотека! Когда-то расстрел назывался «десять лет без права переписки», для благозвучия. А у нынешних властей намерения поначалу были самые благие – образованность свою показать…

– Ну и утешили вы меня, господин Мерлин, – сказал Горик. – Удавиться легче…

– Кто бы меня утешил, – сказал я. – Вот просидел я в своей любимой тайге, в комфортном Доме Лося. А без меня сотворилось такое… Такое…

– Вы-то тут при чём? – удивился Кулешов.

– А при том, что будет мне теперь до смерти казаться, что мог я всё это притормозить, и это не мания величия: попадёт винтик между шестерёнок, и машина остановится… Вдруг я как раз был этот винтик? Так нет же. Корчил из себя небожителя. Знать ничего не хотел о презренной жизни, а тут она меня и прихлопнула… Всё отняла…

– Ну, сейчас, наверное, многие так думают, – сказал Горик. – Но у вас хотя бы крыша есть над головой. А наш лайбон? Вот уж кто всё потерял!

Киджана сидел в своём кресле, похожий на статую из чёрного дерева.

– Чиф, – сказал я. – Не смурей, хрюли теперь смуреть! Выговорись хотя бы, как я, – легче будет…

Лайбон неожиданно подскочил, встал и запрыгал вокруг кресла. При этом он непрерывно говорил на своём языке шари-нильской группы нило-сахарской семьи, изредка вставляя нехорошие русские слова. То становился на четвереньки, то метался в стороны, то целился из воображаемого ружья…

Не сразу до меня дошло: лайбон показывал, как люди убивали зверей.

Потом он сложился, рухнул в кресло и уткнул морщинистое лицо в громадные ладони.

– Пойду искать своих людей, – сказал он через некоторое время. – Там набирают трэш-группу. Как это… недоколки… Недобитки! Напополам с собачьими бродягами…

– Неслабое наследство мы вам оставляем, – сказал я Горику. – Зато будете по новой плодиться, размножаться и заселять землю…

– Спасибо, – сказал Гордей. – А потом снова разведутся лишние люди… Но вот сейчас-то что можно сделать? Я даже маме не могу доказать, что всё это мистификация…

– Не казнись, – сказал я. – Вон в белой эмиграции многие – в том числе самые умные и верные – в конце концов решили примириться с большевиками, изобрели евразийство – такая же туфта…

– Значит, не самые умные и не очень-то верные, – сказал Горик.

– Будешь кидать бомбу в губернатора? – поинтересовался я.

– Не проблема, – ответил студент. – Только потом окажется, что это была голограмма…

Я видел, что парень на пределе. Я и сам был на пределе. Господь, говорят, не посылает испытание выше сил…

Я поднялся, прошёл в свой кабинет, порылся в рюкзаке – так и не удосужился его разобрать.