Николай Чадович - За веру, царя и социалистическое отечество

– Нет, лучше застрелиться! – Керенский сел, обхватив голову руками. Казалось, еще чуть-чуть, и он разрыдается.

– Мысль здравая, но несколько запоздавшая. Стреляться надо было неделю назад, когда вы еще представляли собой какую-то политическую силу.

– Это крах… Это гибель России. – Теперь, когда позерство и напускная бравада исчезли, перед Ридом предстал слабый заурядный человечишка – очень несчастный и бесконечно одинокий. Власть, данная для того, чтобы принуждать и подавлять других, раздавила его самого.

– За Россию можете не беспокоиться, – сказал Рид. – Она пройдет через все круги ада, но уцелеет. У вас впереди долгая и сравнительно благополучная жизнь. Вы надолго переживете всех своих политических противников. Вот уж чьей участи не позавидуешь… Впрочем, теперь вы частное лицо и должны беспокоиться только о себе самом. Прощайте, Александр Федорович.

– Разве мы не увидимся в Америке? – произнес Керенский слабым голосом.

– Нет, мне суждено умереть здесь.

– Блажен тот, кто знает уготовленную ему судьбу…

Красногвардейские костры окружали Зимний дворец плотным кольцом, словно логово затравленного зверя. Пронзительный октябрьский ветер то завивал пламя в штопор, то разворачивал его, как багровое полотнище. Взгляд невольно выискивал в толпе тех, кому предстояло сегодня гореть на этих кострах.

Никто ничего толком не знал. Везде митинговали, выдвигая самые разные лозунги. Мосты по нескольку раз в сутки переходили из рук в руки и в зависимости от того, чья сторона брала верх, то сводились, то разводились.

Над кораблями, присланными Центробалтом в Петроград, метались лучи прожекторов, а сами плавучие крепости казались грозными символами возмездия – божьим (или сатанинским) молотом, занесенным над беззащитным городом, погрязшим в грехе и беззаконии. В эту ночь никто не ложился спать, а все, кто относил себя к неробкому десятку, высыпали на улицы.

Джон Рид, возвращавшийся со спектакля Мариинского театра, попросил извозчика подбросить его поближе к Дворцовой набережной. Тот долго упирался, проклиная самоуправство и подозрительность красногвардейцев, но в конце концов за утроенную плату согласился. Перестрелка не затихала с самого утра, но петроградские рысаки, слава богу, уже перестали пугаться выстрелов – хоть забирай их всех в гвардейскую кавалерию.

К удивлению извозчика, красногвардейские заслоны пропускали Рида беспрепятственно. Благодаря близкому знакомству со Свердловым-Япончиком, он запасся мандатами на все случаи жизни, кроме разве посещения райской обители, где печать Петросовета во внимание не принималась.

Пространство, прилегающее к Зимнему дворцу, заполняли толпы восставших. Почти все были пьяны и в нынешней обстановке абсолютно не ориентировались – одни полагали, что революция уже победила и пора расходиться по домам, другие, наоборот, предрекали кровавую схватку.

В первых рядах чадили моторами бронеавтомобили, все еще носившие прежние имена – «Рюрик», «Олег», «Игорь» и так далее. Тут же в окружении своих подручных расхаживал и Мишка Япончик, с ног до головы затянутый в скрипучую кожу. С некоторых пор он все меньше походил на легкомысленного одесского налетчика и постепенно приобретал несвойственные ему прежде черты революционного интеллигента, которые составляли самую сволочную часть большевиков.

Впрочем, и прежних своих занятий он не оставлял. Из надежных источников Риду было известно, что Япончик заказал мастерам по изготовлению фальшивых драгоценностей копию большой императорской короны, которой в удобный момент собирался подменить подлинную. Кого он собирался ею короновать? Уж не самого ли себя!

– Пора бы и начинать, – сказал Рид, отпустив извозчика, чья судьба в этой давке могла сложиться весьма плачевно.

– Значит, не пора. Каждый фрукт, прежде чем упасть с дерева, должен созреть, – философски заметил Япончик.

– А кто здесь вообще распоряжается?

– Даже не знаю. Появлялся Дыбенко со своей бабой, но он что-то не в себе. Вроде как обкуренный. Ленин в Смольном заседает. Только вчера из подполья вышел. Троцкий тоже там. На трибуне распинается. И как только глотку не сорвет…

– Вы хоть Льва Давыдовича с днем рождения поздравили?

– Впервые слышу. И в самом деле?

– Могу побожиться. – Рид ловко перекрестился (при Япончике ему и не такое дозволялось).

– Это надо же так подгадать! День рождения и революция в одну дату.