Аркадий и Борис Стругацкие - Улитка на склоне

Леса видно не было. Вместо леса под скалой и до самого горизонта лежали плотные облака. Это было похоже на заснеженное ледяное поле: торосы, снежные барханы, полыньи и трещины, таящие бездонную глубину, и если прыгнуть со скалы вниз, то не земля, не теплые болота, не распростертые ветви остановят тебя, а твердый, искрящийся на утреннем солнце лед, припорошенный сухим снегом, и ты останешься лежать под солнцем на льду, плоский, неподвижный, черный. И еще, если подумать, это было похоже на старое, хорошо выстиранное белое покрывало, наброшенное на верхушки деревьев.

Перец поискал вокруг себя, нашел камешек, покидал его с ладони на ладонь и подумал, какое это все-таки хорошее местечко над обрывом: и камешки здесь есть, и Управление здесь не чувствуется, вокруг дикие колючие кусты, немятая выгоревшая трава, и даже какая-то пташка позволяет себе чирикать, только не надо смотреть направо, где нахально сверкает на солнце свежей краской подвешенная над обрывом роскошная латрина на четыре очка. Правда, до нее довольно далеко, и при желании можно заставить себя вообразить, что это беседка или какой-нибудь научный павильон, но все-таки лучше бы ее не было вовсе.

Может быть, именно из-за этой новенькой, возведенной в прошлую беспокойную ночь латрины лес закрылся облаками. Впрочем, вряд ли. Не станет лес закутываться до горизонта из-за такой малости, он и не такое видел от людей.

Во всяком случае, подумал Перец, я каждое утро смогу приходить сюда. Я буду делать, что мне прикажут, буду считать на испорченном «мерседесе», буду преодолевать штурмовую полосу, буду играть в шахматы с менеджером и попробую даже полюбить кефир – наверное, это не так уж трудно, если большинству людей это удалось. А по вечерам (и на ночь) я буду ходить к Алевтине, есть малиновое варенье и лежать в директорской ванне. В этом даже что-то есть, подумал он: вытираться директорским полотенцем, запахиваться в директорский халат и греть ноги в директорских шерстяных носках. Два раза в месяц я буду ездить на биостанцию получать жалованье и премии, не в лес, а именно на биостанцию, и даже не на биостанцию, а в кассу, не на свидание с лесом и не на войну с лесом, а за жалованьем и за премией. А утром, рано утром, я буду приходить сюда и смотреть на лес – издали, и кидать в него камушки – тоже издали, и когда-нибудь как-нибудь что-нибудь произойдет…

Кусты позади с треском раздвинулись. Перец осторожно оглянулся, но это был не директор, а все тот же Домарощинер. В руках у него была толстая папка, и он остановился поодаль, глядя на Переца сверху вниз влажными глазами. Он явно что-то знал, что-то очень важное, и принес сюда к обрыву эту странную тревожную новость, которой не знал никто в мире, кроме него, и ясно было, что все прежнее теперь уже не имеет значения и от каждого потребуется все, на что он способен.

– Здравствуйте, – сказал он и поклонился, прижимая папку к бедру. – Доброе утро. Как отдыхали?

– Доброе утро, – сказал Перец. – Спасибо.

– Влажность сегодня семьдесят шесть процентов, – сообщил Домарощинер. – Температура – семнадцать градусов. Ветра нет. Облачность – ноль баллов. – Он неслышно приблизился, держа руки по швам, и, наклонившись к Перецу корпусом, продолжал: – Дубль-вэ сегодня равно шестнадцати…

– Какое дубль-вэ? – спросил Перец, поднимаясь.

– Число пятен, – быстро сказал Домарощинер. Глаза его забегали. – На солнце, – сказал он. – На с-с-с… – Он замолчал, пристально глядя Перецу в лицо.

– А зачем вы мне это говорите? – спросил Перец с не– приязнью.

– Прошу прощения, – быстро сказал Домарощинер. – Больше не повторится. Значит, только влажность, облачность… гм… ветер и… О противостояниях тоже прикажете не докладывать?

– Слушайте, – сказал Перец мрачно. – Что вам от меня надо?

Домарощинер отступил на два шага и склонил голову.

– Прошу прощения, – сказал он. – Возможно, я помешал, но есть несколько бумаг, которые требуют… так сказать, немедленного… вашего личного… – Он протянул Перецу папку, как пустой поднос. – Прикажете доложить?

– Знаете что… – сказал Перец угрожающе.

– Да-да? – сказал Домарощинер. Не выпуская папки, он стал поспешно шарить по карманам, видимо, ища блокнот. Лицо его посинело, как бы от усердия.

Дурак и дурак, подумал Перец, стараясь взять себя в руки. Что с него взять?

– Глупо, – сказал он по возможности сдержанно. – Понимаете? Глупо и нисколько не остроумно.

– Да-да, – сказал Домарощинер. Изогнувшись, придерживая папку локтем и бедром, он бешено строчил в блокноте. – Одну секунду… Да-да?