Джек Финней - Меж трех времен

«Да, естественно… и все же произнесите имя корабля вслух».

«Буквы на черном корпусе высоко-высоко над моей головой складывались в название „Титаник“, что я и повторял без устали всем на свете в течение многих лет. Вот и вся история. Спрашивайте что хотите, я разрешаю, только вряд ли вы зададите вопрос, которого мне еще никогда не задавали…»

«А нельзя предположить, что это был исключительно яркий сон? Один из тех, что врезаются в память как реальное воспоминание?»

«Сон? Мог ли это быть сон? Разумеется, вопрос естественный. А ответ таков: да, конечно, периодически вы, как и любой другой, видите удивительно живые и как бы реальные сны. Вполне обычное дело. И сон запечатлевается в вашей памяти во всех подробностях. Может быть, даже навсегда».

«Вот именно».

«Но ведь что характерно. Вы-то тем не менее знаете, что это был сон. Перепутать сон с реальностью никому еще не удавалось. То, что я рассказал вам, случилось на самом деле».

«И вам в то же время известно, что „Титаник“ так и не пришел в порт назначения?»

«Известно. Хоть я и был мальчишкой, новость не обошла меня стороной. „Титаник“ столкнулся с айсбергом во время своего первого рейса и утонул, утащив с собой на дно две трети пассажиров и экипажа. Да, все это мне прекрасно известно. Не могу предложить рационального объяснения, а только помню то, что помню, — „Титаник“ у нью-йоркского причала».

Несколько секунд тишины, если не считать шипения пленки.

«Последний вопрос. Вы встречали кого-нибудь еще?»

«Дважды. В одном случае ответ однозначен, в другом я не вполне уверен, но может быть…»

«И что?»

«Оба выслушали мой рассказ. И одна женщина, постарше меня, ответила: да, у нее тоже такое же двойное воспоминание. По-моему, ей можно верить. Другой, мужчина моих лет, заявил то же самое, но как-то неубедительно. Хотя кто его знает…»

Тэд нажал на клавишу.

— Дорожка кончилась. На другой стороне есть еще немножко, но вы, в сущности, все уже слышали. Дальше он просто повторяется…

— Ну что ж, неплохо. Очень неплохо. Составьте доклад, Тэд, и… Пленку можно оставить?

— Конечно, она для того и записана.

— Договорились. Пожалуй, друзья, мы слегка засиделись. У меня готов мой собственный отчет, но он подождет до следующей встречи. Это насчет загадочной старой книги, биографии Тернбулла. Тем, кто в прошлый раз опоздал или задремал, напомню: речь идет об Амосе Тернбулле, который был другом Джефферсона и Франклина и членом Континентального конгресса [3]. Но суть в том, что этот Тернбулл нигде больше не упоминается, и второго экземпляра книги тоже не существует, так что мой отчет сводится к тому, что я провел летом много часов, просматривая газеты колониальных времен, заснятые на микропленку. Чуть не ослеп и с ума не сошел — и ничего. Ни словечка об Амосе. Да, Ирв, простите — у вас ведь был какой-то фильм?

— Фильм-то есть, да нет тридцатипятимиллиметрового проектора. Хотел одолжить у знакомых — не получилось. А у меня примерно сто футов черно-белой пленки.

— И что там?

— Квартала два на парижской улочке. 1920-й или 21-й год, что-то в этом роде. Съемка яркая, резкая. Магазины, люди, снующие по своим делам, — в общем-то, ничего особенного. Только в конце улочки должна бы виднеться Эйфелева башня…

— А ее нет?

— Никаких следов.

— Да, хотелось бы посмотреть. Может быть, в следующий раз?

— Обещаю.

— Хорошо. Напоминаю о правилах секретности. Увидимся через месяц — это касается тех, с кем мы не встречаемся постоянно. Одри уведомит всех о дне и часе. Кого-нибудь подвезти?

На это предложение никто не откликнулся. Участники заседания принялись отодвигать стулья и собирать пожитки, болтая о том о сем — не столько об увиденном и услышанном только что, сколько о работе, учебе, детях, нарядах, недавних отпусках. Бородатый председатель встал у двери, желая каждому доброй ночи. Наконец все вышли, стук шагов по половицам замер вдали, на факультетский корпус навалилась ночная тишина. Тогда председатель еще раз глянул на значок избирательной кампании, зажатый в руке, потом выключил свет, закрыл за собой дверь и подождал, пока упрямый замок соизволит защелкнуться.

Мы стояли на тесном балконе — над самой колоннадой, у подъезда отеля «Эверетт». Мы были втроем: Джулия, засунувшая руки глубоко в муфту, я и наш четырехлетний сын — он как раз доставал подбородком до балконных перил. Я наклонился, заглянул ему в лицо — факельного света снизу вполне хватало, чтобы понять: зрелище заворожило его до неподвижности. Хоть я и находился здесь по заданию, однако эти большие парады, неотъемлемая часть жизни в XIX веке, мне очень нравились. Здесь ведь не было ни кино, ни радио, ни телевидения, зато устраивались парады, и часто. И вот сейчас под нами на Юнион-сквер был сплошной ковер прижатых друг к другу плеч, котелков, цилиндров, меховых шляп; на головах у женщин были шали и капоры. Сквозь густую толпу кое-как продирались участники парада, рекламные платформы, флаги, оркестры, лошади. Все это более или менее было видно в неверных отсветах дымного пламени: в параде участвовали еще и сотни факелов и светильников.