Даниэль Клугер - Новые времена

Дверь распахнулась, и на пороге нашей уютной семейной гостинной появился господин Лаомедонт собственной персоной. Он сделал вид, что не замечает нашего изумления. Улыбнулся точь-в-точь как на предвыборном плакате, в левой руке на отлете – шляпа. Пока я собирался с мыслями, господин кандидат в мэры прочувствованно пожал мне руку и по-моему, даже справился о здоровье. Пишу так неуверенно, потому что не очень контролировал собственные мысли в тот момент. Повернувшись к Харону, господин Лаомедонт попросил того уделить ему несколько минут для важного разговора. Харон молча указал ему на дверь своего кабинета, и они скрылись там.

Я осторожно выглянул в прихожую. Оказывается, господин Лаомедонт прибыл в сопровождении Эака и Никострата. Оба молодых человека держались официально. Я сделал неожиданный вывод: оба молодых человека были похожи друг на друга как родные братья. Или так только казалось – из-за общего выражения лиц? Никострат старательно делал вид, что не узнает Артемиду, стоявшую в двух шагах от него.

Я вернулся в столовую. Мы с Гермионой посмотрели друг на друга и, по-моему, вспомнили об одном и том же – о злосчастной статье Харона, в которой нынешний кандидат в мэры был назван обыкновенным гангстером.

Я на цыпочках подкрался к двери в кабинет и прислушался. В этот самый момент господин Лаомедонт сказал: «Интересы демократии…» Дальше я не расслышал, но мне стало по-настоящему плохо. Когда господа лаомедонты говорят о демократии, здравомыслящий человек испытывает неодолимое желание немедленно последовать примеру Миртила. То есть, сбежать как можно дальше и сидеть как можно тише.

Что ответил Харон, я не расслышал. Вскоре господин Лаомедонт вышел. Харон сопровождал его. Лицо моего зятя было совершенно бесстрастно. Лицо кандидата сияло доброй улыбкой.

«Надеюсь, вы передумаете», – сказал он. Повернувшись к нам с Гермионой, произнес: «Всего хорошего, господа».

На этот раз ни Гермиона, ни Артемида не усидели в кухне. Мы стояли втроем в каком-то столбняке и во все глаза смотрели на Харона, ставшего с уходом новоиспеченного кандидата еще более мрачным.

Оглядев нас по очереди, всех троих, Харон сообщил: «Господин Лаомедонт желает принять меня на работу.»

Честно говоря, я ожидал услышать совсем другое. «На работу? – недоверчиво переспросила Артемида. – На какую работу?» Тогда Харон с неприятной усмешкой сообщил, что господин Лаомедонт, ценя его высокие профессиональные качества и принципиальность позиции, предложил стать пресс-секретарем предвыборного штаба. А может быть, принять участие в компании в качестве кандидата на пост вице-мэра. Естественно, при мэре-Лаомедонте.

Гермиона прижала руку к груди и медленно опустилась на диван. Артемида молча хлопала глазами. Я осторожно нащупал стул за спиной и тоже сел.

«Мало того, – добавил он, – мне предложена зарплата в несколько раз превышающая нынешнюю.»

Мне оставалось только развести руками и поблагодарить Бога. Но по лицу моего зятя я видел, что не все с этим предложением обстояло гладко.

«И что же? – осторожно спросил я. – Надеюсь, вы согласились?» Харон посмотрел на меня так, будто я спросил: «Надеюсь, вы согласились ограбить Национальный банк?»

«Разумеется, нет, – ответил он. – Неужели вы не знаете, что из себя представляет этот тип? Как вы могли предположить, что я соглашусь?»

Артемида задохнулась от негодования и пулей вылетела из гостинной. Гермиона последовала за ней.

Я понимаю, что есть идеалы. Есть принципы. Человек не может жить без принципов. Прекрасно! Вот же он, удобный момент для того, чтобы попытаться воплотить их в жизнь! «Харон, – сказал я. – Не мне вас судить, вы человек взрослый. Не знаю, может быть он предложил вам что-то противозаконное?» – «Противозаконное? Конечно нет. Я просто должен буду создать образ идеального избранника народа из этого уголовника!»

Нет, все-таки, его не переделаешь. Но я не мог уйти просто так, я должен был объяснить ему то, чего он не видел. При всем своем уме и всей своей принципиальности.

«Послушайте, Харон, – сказал я, – нельзя же так, в конце концов…» – «Как? – спросил он обманчиво-кротким голосом. – Как нельзя, отец?»

Ох, как я не люблю выяснять отношения… Еще со времен женитьбы. Покойница как раз-таки очень любила расставлять все точки и прочие знаки препинания. Артемида в этом отношении многое взяла от матери. А вот я не могу. Не могу! Стоит подумать о каком-то принципиальном споре, как я тут же – заранее – начинаю чувствовать себя виноватым. Неизвестно в чем и неизвестно почему. Начинаю сомневаться даже в очевидном. Причем состояние это никоим образом не связано с уверенностью в собственной правоте. Вот знаю, что прав, а чувствую себя виноватым.