Кирилл Бенедиктов - Точка Лагранжа (Сборник)

В себя я пришел в больнице. Пять операций, одна тяжелее другой, непрекращающаяся боль в спине, бессмысленные попытки встать на ноги… С тех пор я передвигаюсь исключительно в инвалидной коляске. Никакой надежды на то, что мои ноги однажды вспомнят о том, для чего они предназначены, у меня нет. За долгие месяцы, в течение которых я привыкал к своему новому положению, мне много раз приходило в голову, что все происшедшее со мной — это возмездие. По зрелом размышлении я отказался от этой мысли. Возмездие должно быть соразмерно преступлению, а в моем случае это явно не так. Леха погиб из-за собственной любознательности, Хуснутдинов был садистом и соблазнителем чужих жен, а Карина… Карина меня предала. К тому же можно ли расплатиться за поглощенные Красным городом три жизни одним сломанным позвоночником? На мой взгляд, в такой бухгалтерии явно не сходился дебет с кредитом.

Я убедил себя в том, что авария была случайностью, но легче мне от этого, разумеется, не стало. Вся наша жизнь, в сущности, не что иное, как непрерывная цепь случайностей, но инвалидное кресло и утка под кроватью — удел далеко не каждого. Чем больше я думал об этом, тем поганее становилось у меня на душе. С детства я гордился причастностью к великой тайне и, даже перестав посещать Красный город, по привычке продолжал считать себя избранником судьбы. И вот судьба неожиданно ощерилась мне в лицо всеми своими бесчисленными, острыми, как у акулы, зубами…

Жизнь моя стала невыносимо скучна. Та самая подруга, из-за которой, собственно, я и попал в аварию, исчезла с моего горизонта прежде, чем меня выписали из больницы. Друзья и знакомые, навещавшие меня поначалу, стали вызывать жуткое раздражение своим несокрушимо здоровым видом. Постаревшие родители, к которым я переехал жить, оказались абсолютно чужими людьми. Я попал в ловушку одиночества. Все чаще и чаще я вспоминал угасшую на больничной койке Карину, веселого Леху Плотникова и даже Хуснутдинова. Мне чудилось, что уж они-то, прошедшие через кошмар Красного города, могли бы меня понять.

В один из мучительно долгих вечеров, когда я сидел в своем кресле, укутавшись в шерстяной плед и равнодушно глядя в телевизор, в комнате что-то произошло. Я почувствовал это всем телом — кожей, волоски на которой поднялись, словно над ними провели наэлектризованной расческой, напрягшимися до боли мышцами, желудком, внезапно сжавшимся в ледяной ком. Медленно-медленно, боясь спугнуть нежданное чудо, я повернул голову и увидел Дверь. В первый раз за десять лет.

Она выглядела такой же, как и раньше, — разве что чуть пошире. У меня даже появилась надежда, что я смогу проехать в нее на инвалидной коляске. Отблески тусклого красноватого света падали на паркет. Я подъехал совсем близко к светящемуся прямоугольнику, потом развернулся, подкатил к двери своей комнаты и аккуратно закрыл ее на задвижку. Как в детстве, когда я скрывал посещения Красного города от родителей…

Коляска действительно протиснулась в проем Двери. Под колесами захрустел песок, и я оказался на широкой бурой равнине, усеянной хрусткими окатышами.

Оказался — и замер в нерешительности. Красный город не слишком-то приспособлен для передвижения по нему в инвалидных креслах. Дорога из черного янтаря была ровной и широкой, но сразу за городскими воротами начинались завалы строительного мусора и ямы с песком. Коляске такие препятствия не одолеть. Некоторое время я раздумывал, не отправиться ли мне в пустыню — навестить конусы Лехи и Хуснутдинова, но мысль о том, что я могу наткнуться на конус Карины, пугала меня. Не так-то сильно, оказывается, хотел я встретиться с теми, кого сюда отправил…

Я сидел у открытой Двери, пытаясь принять хоть какое-нибудь решение, когда из-за ближайшего окаменевшего конуса вышел Волшебник.

Он совсем не изменился за прошедшие с нашей последней встречи годы. Такое же добродушное, полное лицо, та же смутная, блуждающая на губах улыбка. Даже комбинезон — мешковатый и грязный — был все тем же. Ну и, разумеется, секатор. Длинные деревянные ручки и хищно изогнутый металлический клюв, испачканный чем-то бурым.

— Мой мальчик, — задумчиво произнес он, останавливаясь в отдалении. — А я-то думал, что больше тебя не увижу…

Я пожал плечами. Что можно сказать в такой ситуации? «Я тоже так думал»? Или: «А вы замечательно сохранились»? Глупость…

— Но ты все-таки пришел. Или, выражаясь точнее, приехал. У тебя ведь что-то с ногами, не правда ли?