Мария Галина - Берег ночью

Раздался резкий щелчок — я отскочил, но это была просто хрустнувшая под ногой ветка. На изломе она была странно белесая — мне не нужно было наклоняться, чтобы сообразить, что я наступил на обгоревшую человеческую кость.

Обратный путь казался легче — светало. Я вздрагивал от каждого шороха, ежеминутно ожидая услышать возбужденные голоса и увидеть багровый отблеск факелов, движущихся мне навстречу, но вокруг все было тихо. Небо дышало покоем, точно свод молельного дома, и я беспрепятственно добрался до летней стоянки, никого не встретив по дороге.

Прислонившись к бревенчатой стене ближайшего амбара, я некоторое время неподвижно сидел, всем телом ощущая теплоту и надежность дерева. Потом встал, добрел до кадушки с водой и выпил целый ковш — на деле, больше вылил на себя, так у меня тряслись руки. Вода стекала мне за ворот, и я содрогнулся от ее холодного прикосновения. Потом огляделся. Амбар расположился на холме и мне было хорошо видно, что делается внизу, в долине.

Они вышли в лес с рассветом и их было много.

От постройки к постройке медленно перемещались огни — они собирались в тоненькие сверкающие ручьи, которые стекались в полноводную реку и эта река потекла вниз, по направлению к горловине, вспучиваясь, перевалила через нее и хлынула к лесу. Я глядел, как она преодолевает перевал, и представил себе, как вскоре там, внизу она разобьется на сотни отдельных огней, и как они начнут метаться между темными стволами деревьев в поисках беглеца. Я знал, что они не найдут его, потому что помнил то стремительное движение, с которым он скользнул в заросли, но мне все равно было жутко — и в то же время я чувствовал странное возбуждение, словно вновь, как тогда, под звездным небом, прикоснулся к чему — то большему, чем все, что меня до сих пор окружало.

Я взобрался на плоскую крышу амбара, устроился на ней поудобнее, и поглядел вниз. Вначале все шло в точности так, как я и предполагал — огненная река потекла к священной поляне, иногда образуя внутри себя маленькие водовороты — там, где люди останавливались, чтобы перекинуться словом, или там, где они делали крюк, чтобы обогнуть какую — нибудь кочку или рытвину. Потом, на поляне они рассыпались в разные стороны — кто — то поджег хворост и к небу взвился огненный столб. В его пламени все остальные огни казались тусклыми и бесцветными — точь — в–точь как светляки на рассвете. Пламя расширялось, огненный столб раздался и превратился в сплошную стену огня, и я понял, что они подожгли заросли.

На моей памяти такое было в первый раз — лес, конечно, изначально враждебен человеку, но именно поэтому он требует вежливого обращения. Такого он не потерпит.

К тому времени, как совсем рассвело, стало видно, какая густая пелена стелется над лесом — деревья горели трудно, не желая вот так, запросто уступать власть и силу. Факелы погасли, или просто побледнели в солнечных лучах, огненная река превратилась в скопище суетливых черных фигурок — они продолжали метаться взад — вперед по священной поляне — все неохотней, все медленней, потом потекли вспять — назад, через перевал. Какое — то время я продолжал наблюдать за ними, но они вдруг расплылись, сделались колючими и сухими, смотреть на них было больно — я понял, что все — таки засыпаю и закрыл глаза, не в силах справиться с этим нестерпимым жжением под веками. Очнулся я, когда солнце было уже высоко и я заметил, какое густое сизое марево висит над потемневшим, обугленным лесом. Долина вроде бы возвращалась к своей обычной жизни — я видел, как поднимается дымок над очагами, как извивается, продвигаясь к источнику, пестрая змейка — женщины шли за водой.

Я спрыгнул с плоской крыши и направился вниз, в долину. По дороге я растерянно размышлял над случившимся — странное оцепенение, сковавшее все чувства, наконец, прошло, но я так и не мог понять, почему и зачем я натворил вчера столько бед, как я ухитрился стать преступником — ведь я же этого не хотел! До сих пор я не задумывался и о природе странного создания, выказавшего такую нечеловеческую жизнеспособность — оборотень он и есть оборотень.

Кого, собственно, я выпустил? Почему он скитался в такой непосредственной близости от общины — раньше на моей памяти такого не случалось никогда. И, наконец, почему я сделал то, что сделал?

Я как бы откупался за Тима — жизнь за жизнь, но ведь я спасал не человека!

Я брел, куда глаза глядят, и натолкнулся на Катерину. Она выглядела встревоженной и осунувшейся, и я впервые осознал, что она и впрямь глубокая старуха. Но отпечаток властности лежал на ней, точно несмываемое клеймо — она мрачно поглядела на меня так, что у меня душа ушла в пятки.