Элеанор Арнасон - Дорожные поэмы

— Живой? — спросил я. Разведчица наклонилась.

— Одно тело живое и на вид здоровое. Другое… — Разведчица легонько его коснулась. — Уже холодное.

Я вздохнул. Все очевидно. Какая-то личность родила ребенка. А тот или оказался необычно маленьким, или же другие его части умерли. По какой-то причине родитель путешествовал в одиночку. Возможно, он/она/оно был мелким купцом или фермером, которого нищета выгнала из дома. Или же он был бродячим вором или грабителем, объявленным вне закона за гнусные преступления. В любом случае, родитель донес ребенка до этого печального места, где предпоследняя часть ребенка скончалась.

Я представил, каково было ему стоять на берегу ледяной реки, прижимая к себе ребенка, оставшегося в одиночестве. Он не мог перенести мысль о том, что ему придется растить столь неполную личность! Да и кто смог бы?

И родитель перебрался через, реку, оставив на этом берегу свою горькую ношу.

Я застонал. Мое поэтическое тело сказало:

Остальные тела согласно забормотали. Поэт добавил вторую половину древней мудрости:

Я опять согласился,

Разведчица подняла ребенка.

— Это девочка.

Малышка проснулась и заплакала, размахивая четырьмя ручками, дрыгая четырьмя ножками и выпустив струйку мочи. Разведчица держала ее как можно дальше от себя. Вне всяких сомнений, малютка оказалась здоровой, громкой и активной! Но неполной.

— Зачем ты ее разбудила? — спросил носитель дубинки. — Лучше бы не трогала и дала ей спокойно умереть.

— Нет, — возразила разведчица. — Она останется со мной.

— Со мной! Кого это ты имела в виду? — закричали другие мои части.

В шумном споре нет ни искусства, ни мудрости. Поэтому я не стану его описывать, скажу лишь, что затянулся он до самой ночи. С неба начали падать снежинки — сперва редко и медленно, потом все гуще. Я высказывался с той резкостью суждений, которую люди приберегают для разговоров наедине с собой. Слова, подобные острым камням из Зубастой Реки, так и летали туда-сюда. О, какие раны я наносил — и сам же от них страдал! Что может быть хуже спора с самим собой?

Разведчица упорно стояла на своем. Она полюбила малышку, пусть даже дефективную. Носители дубинок, крепкие мужчины, пришли в ярость. Поэт и летописец, утонченные нейтралы, преисполнились отвращения. Остальные мои тела были женскими, и потому более сочувствующими.

Я уже достиг того возраста, когда появление фертильных яиц становилось все менее вероятным. Несмотря на все свои старания, я не обрел ни славы, ни денег. Какой уважающий себя гоксхат станет супругом бродяги вроде меня? Какой детский сад предложит уход за моим потомством? Несомненно, даже такой фрагмент ребенка лучше, чем ничего.

— Нет! — заявили мужчины и нейтралы. — Это не личность! Одно тело никогда не может познать единение или слияние!

Но мои женские тела постепенно склонялись к мнению разведчицы. Ребенок, несомненно, дефективный. И все же девочка была жива, была гоксхатом, яростно дрыгала ручками и ножками, а ее ротик испускал звуки, посрамившие бы и монстра.

Вероятнее всего, она умрет. Другие ее тела уже умерли. Но пусть она лучше умрет на чьих-то руках, в тепле и уюте, чем в зубастой пасти бродячего хищника. И разведчица снова завернула малышку в одеяло.

Было уже слишком поздно, чтобы переходить реку вброд. Я расположился у подножия утеса, обняв себя руками, чтобы стало теплее, и поместив малышку в середину, чтобы не замерзла.

К утру небо прояснилось. Повсюду искрился снег. Я встал, отряхнулся, собрал вещи и перебрался через реку. Вода стояла низко, как я и ожидал в это время года, но была просто ледяная. Когда я добрался до противоположного берега, ноги у меня буквально онемели, а зубы стучали, как кастаньеты. Малышка, разбуженная шумом, начала плакать. Разведчица дала ей сладкую лепешку, и крики на время смолкли.

Около полудня я увидел вдалеке крепость, и в моих сердцах вспыхнула надежда. Увы! Подойдя ближе, я увидел, что стены крепости разрушены.

И разрушены недавно. Я вошел через один из проломов и попал во внутренний двор, полный прикрытых снегом холмиков. Разведчицы разошлись и осмотрелись. Как я и ожидал, снег скрывал тела. Глаз у них уже не было, но тела неплохо сохранились из-за холода и отсутствия насекомых.

— Все произошло вчера или позавчера, — сообщили разведчицы. — До последнего снегопада. Уишики взяли то, что смогли, но у них не осталось времени — до снегопада и метели — отыскать других хищников и привести их сюда. Вот почему тела до сих пор целы. Уишик может выклевать глаза, но кожу ему клювом не пробить, она для них слишком толста. И для этого им нужна помощь других животных вроде хиргов. — Одна из разведчиц присела на корточки возле тела и провела рукой по жестким волосам на спине мертвеца. — Я не смогу их похоронить. Их слишком много.