Михаил Михеев: Милые роботы (сборник)

Хрупкая ясноглазая девушка, с цветком бессмертника на белом платье, проходила мимо. Черноволосая окликнула ее.

Девушка с бессмертником глядела на юношу.

— Это он, — оказала ее подруга.

— Я знаю.

— Ты с ним встречалась?

— Он давно живет в моей комнате.

— Что ты говоришь…

— Его фотография стоит на моем столе.

— Ах, вон что… Зачем?

— Я разговариваю с ним каждый день.

— Чудачка… Он улетает. Через месяц.

— Я знаю. Мне его жаль. Он так одинок.

— Ну, девушек и товарищей вокруг него много.

— Вокруг много, а с ним никого нет. Все знают, что он улетит. Он улетит, и у него на Земле не останемся ни любимой, ни друга… Познакомь меня с ним.

— Ты хочешь влюбиться?

— Я люблю его давно. Он улетит, а я все равно буду любить. И он будет знать, что на земле остался человек, который любит его и ждет.

— Он тебе не поверит.

— Поверит, я знаю,

— Ты сумасшедшая… подумай, что говоришь. Двести пятьдесят лет. Ты три раза успеешь умереть.

— Нет.

— Что — нет?

— Я буду его ждать.

Шелестят невидимые в ночи листья серебристых тополей.

С черного купола неба мириады звезд смотрят на землю, и двое с земли смотрят на них.

Ласковые девичьи волосы зацепились за завиток голубого пламени.

— Я такая счастливая, что тебя люблю. Больше мне ничего-ничего не нужно. Я только хочу, чтобы ты взял мою любовь с собой Туда. Я знаю, вам не разрешают брать ничего лишнего. Но мою любовь ты возьмешь, Хорошо?

— Хорошо. Возьму.

— Она большая, как этот мир… и она не весит ничего. Ты легко спрячешь ее вот здесь… под значком, там ее никто не заметит. Даже твой командир… Ты будешь вспоминать о ней изредка, и тебе, может быть, не так будет трудно.

— А ты, что ты оставишь себе?

— О, мне останется еще много. Я буду тебя ждать… Ты улыбаешься?

— Нет, я не улыбаюсь.

— Значит, ты мне веришь?.. Я буду тебя ждать… Очень ждать…

Мягкая, как шелк, трава. Над головой Млечный Путь из пылающих звезд…,

Первый день и первая ночь… второй день и вторая ночь…

Его значок звездолетчика был известен всюду, во всех уголках земного шара, им нигде не отказывали ни в чем.

Они брали двухместный турболет, летели, на крохотные островки Тихого океана. Купались в мохнатом зеленом прибое, ели жареных осьминогов. Спали тут же в тростниковых хижинах на берегу. Соленый ветер шумел лиственной крышей, дерзко врывался в хижину и замирал у их изголовья.

Девятый день и девятая ночь… десятый день и десятая ночь…

Они входили в сумрак индийских храмов, где свирепые каменные боги смотрели в далекое будущее пустыми глазницами. По ночам в джунглях ревели павианы. Она не могла уснуть, лежала с открытыми глазами. Слушала, как рядом бьется его сильное спокойное сердце, и улыбалась счастливо во тьму.

Двадцать пятый день и двадцать пятая ночь…

Они жили в палатке на берегу сибирской горной реки. Слушали вечный ропот ее на порогах. Ели неспелые орехи, и губы их потом долго хранили скипидарный привкус кедровой смолы. Каждое утро поднималось солнце, и каждый вечер оно стремительно опускалось за горизонт. Миллионы часов на земле неустанно отсчитывали крупинки времени, утекающего в Ничто…

Время текло быстро, как вода из разбитого сосуда. Наконец, на дне его не осталось ничего.

Солнце поднялось и опустилось в двадцать девятый раз…

— В шесть часов мне нужно быть на корабле.

— Я знаю.

— В восемь часов отлет.

— Я не забыла… Я помнила об этом все двадцать девять дней.

Последний раз прижалась к его груди. Щеку что-то укололо вдруг, больно, очень больно. Она улыбнулась себе и прижалась еще сильней.

— Иди! — сказала она.

— Ты придешь на космодром?

— Конечно.

— Прощай…

— До свидания, мой хороший…

Он бережно распутал ее локон, зацепившийся за значок.

И ушел.

Она осталась одна на пороге открытых дверей.

Только в Бесконечности Космоса нет ни начала, ни конца. Но все отмерено на Земле…

Погасли клочья пламени на каменных плитах. Ветер развеял серо-дымчатое облако, ушедшее в зенит. Только па экранах радаров командного пункта еще подрагивало светлое пятнышко.