Сергей Кусков - Кто не верил в дурные пророчества

– А бензин?

– Начхать, две трети по крайней мере уже взяли. Все, взлетаем, когда еще будет такая возможность? Алексей Иванович, мое левое крыло, ваше правое – опережение на минимум! До упора!

На крыле порыв ветра чуть не сбросил Завадского на бетон. Когда он, выставив опережение зажигания у моторов правого крыла, вернулся в самолет, Марков уже сидел в пилотском кресле и щелкал тумблерами на приборной доске.

– Володя, я не затянул клеммы аккумулятора.

– Я затянул. Проверьте люки, буду запускать.

– Аккумулятор слабоват. У нашего-то емкость была в три раза больше. Запустит?

– Один мотор заведется – остальные от генератора. Не заведется – придется на бензовозе драпать, колючку рвать.

Завадский проверил люки – они оказались заперты, и даже два болта, о которых говорил Володя, вставлены на место и затянуты.

Еще когда он проверял люки, Марков начал прокручивать один из двигателей левого крыла; затем профессор услышал чихание мотора, а потом звук стал ровным, и профессор понял, что мотор уже крутится сам и питает генератором бортовую сеть.

Профессор плюхнулся в кресло штурмана. Третий двигатель крутился, прогреваясь, а Марков уже запускал четвертый. Профессор натянул шлемофон, подключился к переговорному устройству, сказал:

– Все люки закрыты.

– Отлично, – ответил Марков. – Третий и четвертый на прогреве, запускаю второй.

В этот момент вспыхнули огни на столбах ограждения аэродрома. Через секунду снова погасли.

– Заразы, сейчас дизель-генератор заведут! – крикнул Марков. Он чуть прибавил газа третьему и четвертому моторам и, нарушая регламент, попытался запустить второй и пятый двигатели одновременно. Получилось. Потом сказал:

– Все, уходим в начало полосы. Сейчас прожекторы включат, будем, как на ладошке.

– А двигатели?

– Третий и четвертый худо-бедно тянут, еще два греются, последние запустим на ходу. Пока докатимся, глядишь, четыре будут работать на полную. Взлетим, машина ж пустая!

Когда он заканчивал фразу, самолет уже катился по бетону. Марков сразу же круто повернул влево и вел его по самому краю рулежной дорожки, иногда съезжая левым шасси в траву. Он старался держаться так, чтобы стоящий "Ил-76" все время оставался между ними и вышкой. Ни один огонь не горел ни на аэродроме, ни в городке, но вспышки молний, следовавшие одна за другой, освещали путь, и Марков вел самолет по дорожке уверенно и быстро.

В начале полосы самолет остановился. Третий и четвертый двигатели прогрелись полностью, второй и пятый были близки к этому, от первого и шестого пользы пока не было, Марков их только что запустил.

Огни на полосе вдруг вспыхнули и больше не гасли. Марков что-то прикинул в уме, осторожно добавил газа второму и пятому моторам, сказал:

– Взлетаем, Алексей Иванович. Полоса длинная, машина пустая – как-нибудь оторвемся.

Он дал максимальный газ третьему и четвертому моторам, и самолет покатился вперед, набирая скорость, причем профессору показалось, что разгоняется он никак не медленнее обычного. Марков видел, что это далеко не так, но длина полосы, даже при меньшем ускорении, была достаточной для разгона. Маркова больше беспокоил ветер, дувший навстречу наискосок резкими порывами, которые заметно раскачивали самолет. Без бомб и ракет, без части оборудования, почти без топлива – машина с максимальным взлетным весом 136 тонн сейчас едва тянула на семьдесят, и такой ветер мог оторвать ее от бетона, а потом, внезапно прекратившись или сменив направление, уронить обратно. О возможных последствиях думать не хотелось.

Самолет катился по полосе, набирая скорость, когда стекла кабины вдруг что-то ярко осветило снаружи.

– Прожектор, – сказал Марков. – Заметили, сволочи… А вот вам! – сложив фигу, он показал ее через стекло в сторону вышки.

– Володя, что это за искры? Вон там, – спросил профессор.

Марков уже и сам увидел.

– Это не искры. Это трассеры. Похоже, по нам стреляют из пулемета.

В начале 1992 года перевернулся мир и рухнул СССР, черное стало белым, белое трехцветным, а красное стремительно коричневело. В Гааге трибунал точил перья для суда над Конторой, как в свое время над СС в Нюрнберге, а сама она ушла в подполье вместе с КПСС. Лисицын, тогда еще подполковник, чтобы не потерять ориентиры и не свихнуться в свихнувшемся мире, принял для себя: нахожусь на временно оккупированной территории, связь с центром потеряна, действую по обстановке.