Евгений Филенко: Мужчина и женщина в Стране Озёр

Он придумал, как ему совладать с чудовищным слизняком. — Заткните уши! — крикнул он женщине.

Та никак не отреагировала, продолжая панически укрывать свои сокровища.

— Уши! — заорал Тикси, приближаясь. — Уши береги, дура!

Женщина заозиралась, словно решила спасаться бегством и от него тоже. Увидела лоснящуюся спину совсем уже близкого гада. Только теперь до нее дошел смысл обращенных к ней воплей Амелинчука. И, выбирая из двух зол меньшее, она обхватила голову руками и зажмурилась.

В тот же миг Тикси нанес слизняку акустический удар.

Это было его секретное оружие. Он умел свистеть так, что лопалась стеклянная посуда, осыпались камни и полегала трава. Нужно было по-особому сложить губы, зажать нос, скорчить зверскую гримасу. И не упустить позаботиться также о собственных ушах… Этому искусству обучил его не какой-нибудь чудом дотянувший до наших дней былинный Соловей-разбойник, а вполне материальный ввгвиадвир с почти библейским именем Элеувви, житель одной из планет по ту сторону Ядра, похожий одновременно и на паука и на птицу, который вполне сносно болтал на астролинге. Настолько сносно, что бойко травил бытовые анекдоты своей странноватой расы и способен был оценить юмор землян. Амелинчуку довелось коротать в компании Элеувви почти неделю в затерянном среди астероидных полей, всеми забытом крохотном и насквозь роботизированном отеле «Райский сон», прежде чем за ними пришел пассажирский галатрамп и забрал назад в лоно цивилизации. В благодарность за искусство убийственного свиста Тикси поделился с новообретенным приятелем своими познаниями в искусстве игры на гитаре. Они расстались довольные знакомством и прекрасно проведенным временем…

Мерзкий слизень отпрянул и, ежась от боли, штопором ввинтился в песок. Он улепетывал прочь под самой поверхностью, и там, где он проползал, вскипали сухие буруны.

Ощущая себя витязем-змееборцем, Тикси горделиво приблизился к скорчившейся женщине. Потрепал ее по голому плечу.

— Все позади, — сказал он мужественным голосом. — Мы одержали славную победу.

Он подхватил ее под локти и поставил на ноги. Женщина ускользала из его рук, почти падала, голова запрокидывалась.

— Ну, ну, — проговорил Тикси. — Со мной тебе никто не страшен.

Незнакомка с трудом разлепила веки.

Полыхнула на него синими глазищами. Сильно толкнула в грудь. Потрясенный черной неблагодарностью, Амелинчук отступил на шаг, полагая, что женщина тут же повалится в его объятия. Но она стояла вполне уверенно. И смотрела на него так же брезгливо, как на слизняка.

Затем снова одной ладонью надежно укрыла лоно, другой же с разворота влепила ему затрещину.

— За что?! — застонал Тикси, шарахнувшись.

— За «дуру»! — прошипела женщина с ненавистью. — Но я же спасал тебя!

— А я вас просила об этом?! — она тут же осознала всю нелепость такого упрека и, тряхнув спутанной гривой забитых песком светло-рыжих волос, исправилась: — Впрочем, за это спасибо… Но что вы на меня пялитесь? Отвернитесь немедленно! И не смейте говорить мне «ты»!

Тикси покорно отвернулся.

— Можно подумать, я вижу все это впервые, — с обидой проворчал он.

— Я никогда прежде не раздевалась для вас! И никогда не разденусь! Так что вы видите ЭТО в первый и последний раз!

— Тогда уж, будьте любезны, отвернитесь и вы! — разозлился Тикси. — У меня тоже нет никакой охоты, чтобы меня разглядывала совершенно посторонняя женщина…

— Хм! Пожалуйста! Разглядывать вас не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Я вообще не представляю, что это кому-то может показаться приятным!

Амелинчук тяжело вздохнул. Он узнал ее.

У Тикси была слабость выдумывать всем прозвища. Нечасто он отваживался обнародовать свою коллекцию. Но редкий человек из тех, с кем сводила его судьба, избегал участи экспоната… После того вечера, когда они встретились впервые, Тикси прозвал ее Сердитой Чухонкой. И если бы однажды ему предрекли приключение на двоих, Сердитая Чухонка с «Гончего Пса» была бы последней, с кем он предпочел бы разделить свою участь. Впрочем, с фигурой у нее все было в полном порядке, и Тикси как честный человек не мог не отметить этого.

Дорис тоже узнала его. И прежние, уже порядком позабытые антипатии пробудились в ней с новой силой. Меньше всего она хотела быть спасенной от гибели этим разнузданным юбочником и горлопаном с «Геркулеса». Ей невыносима была сама мысль о том, что он оказался первым, увидевшим ее наготу. В то же время она вынуждена была признать, что вел он себя достойно, выглядел мужественно… во всех отношениях. И, очевидно, пользовался успехом у женщин по заслугам.