Пол Гэллико - Томасина

Зазвенели кимвалы, загремел гром. Я лежала, дрожа, под забором. Небо стало багровым, дождь ревел, голос внутри меня самой повторял: «Иди домой, Томасина. Иди к Мэри Руа… иди… иди!..»

Лори прошептала:

— Ты возьмешь ее на руки?

Женские слезы смешались с каплями пота на детском лице. Макдьюи склонился над дочерью и вытер ей насухо щеки и лоб.

— Нет, — ответил он. — У тебя ей лучше. Я бы хотел так умереть.

Миссис Маккензи закрыла лицо руками, спина ее тряслась. Вилли отвернулся к стене.

Гроза гремела и сверкала. Грохот сменялся страшной тишиной, когда один лишь дождь стучался в окна. В одну из таких минут четыре раза пробили башенные часы. Лори и Эндрью в отчаянии посмотрели друг на друга поверх рыжей головы.

Мэри открыла глаза и долго глядела в глаза Лори. Потом она взглянула на отца, и лицо ее, маленькое, словно у куклы, вспыхнуло румянцем. Она стала на секунду такой же хорошенькой, как была.

Тогда они и услышали кошачий крик за окном, перекрывающий и свист ветра, и грохот ливня, и раскаты дальнего грома.

Все вскинули голову — и Лори, и Эндрью, и заплаканная миссис Маккензи, и распухший от слез Вилли с обвисшими усами.

Снова раздался крик — долгое, жалобное, пронзительное «мяу!». И кто-то в комнате сказал: «Томасина».

— Кто сейчас говорил? — крикнул Эндрью.

Усы у Вилли Бэннока взметнулись кверху, глаза сверкнули.

— Она! — закричал он. — Она сама!

Молния сверкнула так, что лампы и свечи обратились в незаметные огоньки. Все увидели в окне мокрую рыжую кошку.

— Томасина! Томасина! — вскричали разом Мэри Руа и миссис Маккензи. Девочка указывала пальцем на снова потемневшее окно.

— Господи помилуй! — сказала миссис Маккензи. — Кошка пришла с того света за нашей девочкой…

Первым разобрался, в чем дело, здравомыслящий Вилли Бэннок.

— Она живая! — крикнул он. — Да пустите вы ее сюда!

— Миссис Маккензи, — хрипло и тихо сказал Эндрью, чтобы не спугнуть Томасину, — она вас любит. Откройте окно… только поосторожней. Богом прошу!

Старая служанка встала, вся трясясь, и осторожно пошла к темному пустому окну.

Все затихло, только Лори слышала, как сухо и тяжко били крылья улетающего ангела смерти.

Медленно и осторожно миссис Маккензи открыла окно. В комнату влетели брызги дождя. Кошки не было.

— Кис-кис-кис, — позвала миссис Маккензи. — Томасина, иди ко мне, молочка дам!..

— Талифа, — заглушил шум ливня нежный голос Лори, — иди сюда! Иди ко мне! Кто-то мягко шлепнулся на пол. Мокрая кошка подошла ближе, открыла рот, молча здороваясь с людьми, отряхнулась как следует, подняла одну лапу, другую, третью, четвертую и отряхнула каждую. Практичный Вилли ловко обошел ее и закрыл окно.

Эндрью Макдьюи казалось, что если он тронет Томасину, она исчезнет как дым, или рука его просто коснется пустоты. Но все же он поднял ее, и она на него фыркнула. Она была настоящая, мокрая и злая.

— Господи! — сказал он. — Спасибо. — И положил кошку на руки к Мэри Руа. Томасина мурлыкала, Мэри обнимала ее, целовала и не думала умирать. Слабым, вновь обретенным голосом она выговорила:

— Папа, папа! Ты принес мне Томасину! Томасину принес, она жива!

Как бы долго ни пришлось ей выздоравливать, все стало на свои места. Отец ее снова был всемогущим и всеблагим.

— Ты что-нибудь понимаешь, Лори? — спросил Эндрью.

— Да, — просто отвечала она, нежно улыбнулась и глаза ее засветились мудростью. Она встала и положила в постель девочку с кошкой. Томасина принялась мыться. Ей много предстояло сделать — из лапы шла кровь, два когтя болтались, но она сперва вылизала шею и щеки своей хозяйки, а потом без прежней ненависти посмотрела на рыжеволосого и рыжебородого человека с мокрым лицом.

Гроза утихала вдали. Мэри Руа обняла Томасину, и та отложила свои дела. Через несколько секунд обе они крепко спали.

Миссис Маккензи и Вилли тоже пошли спать. Дождя уже не было. Кто-то постучался у входных дверей. Эндрью пошел открывать и увидел отца Энгуса, осунувшегося после бессонной ночи и одетого в старую сутану. Ветеринар долго глядел на него. Лицо священника было мирное, и глаза за стеклами очков смотрели спокойно.

— Ты уже знаешь, — сказал Эндрью.

Энгус знал, и не знал. Просто сейчас, ночью, он вдруг ясно понял, что молитва их услышана.

— Да, — отвечал он. — Она жива и здорова.

— Она и говорить может. Энгус кивнул.

— Томасина к ней вернулась, — медленно продолжал Эндрью; но Энгус снова кивнул и сказал: