Александр Гейман: Овидий

Александр Гейман

Овидий

- Вспомнил!

Весь в холодном поту Марк Юний Крисп присел на постели, тяжело и часто дыша. Его сердце колотилось так, что едва не выпрыгивало из груди. И было от чего: Марк Юний наконец вспомнил, кто он и откуда.

Брета, женщина, делившая с ним кров и ложе, чутко пошевелилась, но Юний уже прилег обратно. Чудовищное усилие воспоминания и невероятная тяжесть вернувшейся вдруг памяти отняли у него все силы, и Юний бессильно вытянулся на тряпье, покрывавшем лежанку.

Хотя... хотя какой он, к Абинту, Марк Юний? Он... как это произносится на их языке? Да нет, тут, пожалуй, и звуков-то таких нет, в их дикарских наречиях. Это не благородный язык Дзиангаутси, его родины. Острая тоска накатила на Юния, и он заплакал - беззвучно, но не сдерживая себя.

Он-то думал, что все началось с идиотской побасенки про племянницу жены цезаря, которую он, захмелев, рассказал на дружеской пирушке. Даже у стен есть уши, а тут все стены были из этих ушей - в доме полно было случайных гостей, не говоря о рабах и домочадцах. Официально, конечно, его осудили не за это, а за распущенную жизнь,- семья Юния заступилась как могла, и не один миллион сестерциев покинул казну любимого дядюшки. Юния не предали смерти, не казнили отрезанием языка, не продали на галеры - всего только ссылка в эту варварскую страну, к скифам в их Киммерию, или нет, западней, здесь жили не скифы, а... Да какая разница, как они себя называли, эти варвары? Это были лесные дикари в грубых холщовых одеждах или, зимой, и вовсе в шкурах зверей, с их примитивным бытом, живущие в лачугах, едва не землянках, где через загородку соседствовали козы и люди. Они выжигали лес и сажали там свой ячмень и рожь, а когда поле приходило в негодность, уходили и селились где-нибудь в другой чаще. Ни письменности, ни городов, ни школ, ни муз, ни... да что говорить! Что за глушь, что за медвежий угол, о боги, боги!..

Юний и вправду не знал толком, в какой именно край и к какому народу занесла его немилость цезаря. Не только незнание языка было тому причиной. Брета, его женщина, сносно говорила по латыни, и она как-то рассказала ему, что они какое-то особое племя, осколок каких-то древних родов, будто бы живших тут еще до гетов и готов, кельтов и сколотов, германцев и скифов. Кажется, это были все-таки кельты... а вообще-то, какая разница? Селение ее племени, так объясняла Брета, входило теперь в состав племенного союза под началом Брода, варварского вождя, и считалось частью его народа. Самого Брода, впрочем, Юний видел пару раз - впервые, когда Юния доставили в его городок. Центурион Тит Авсоний изложил дружественному вождю, стерегущему границу империи, суть дела: Юния надлежало держать под надзором где-нибудь в отдаленном углу, а Броду - раз в год получать приличную сумму на прокорм изгнанника-римлянина - ну и, конечно, кое-что из нее шло Броду за его хлопоты. Все это Брод и исполнил: отослал Юния в самое отдаленное селение, где жил народ, еще более темный и дикий, нежели его собственный. На ужасной латыни советник Брода пересказал Юнию его условия.

- Тебе, ромей,- дружелюбно излагал местный цезарь,ничего не угрожает. Живи как можно дольше, а то,- загоготал Брод,- я перестану получать ежегодную плату! Делай, что хочешь, охоться, гуляй.

Он посмотрел на римлянина и подмигнул:

- Я скажу, чтобы тебе там у Граба дали хорошую женщину и кормили как следует. Геть! Любой из моих людей будет тебе завидовать: ешь да гуляй. А бежать,- снова ухмыльнулся Брод,тебе некуда.

Это было правдой: вернуться домой Марк Юний не мог, а покидать пределы земель Брода было смертельно опасно. Хорошо, если бы его вернули Броду за выкуп, а то могли попросту съесть - Брета говорила, что иные из их соседей германцев не чуждаются людоедства.

Так Марк Юний пережил ужасную осень и ужасную зиму в этом варварском селении. Брета, молодая еще вдова с двумя детьми, охотно приняла его в дом - еще бы, стряпая Юнию, она и сама могла подкормиться. Племя, конечно, помогало ей после смерти мужа, но жили эти трое все-таки впроголодь. Юнию повезло еще и в том, что его хозяйка знала латынь - ее угораздило прожить несколько лет в Галлии, в римском городке-крепости, туда занесла ее судьба - и вот позже, уже в молодые годы, она чудом вернулась к своим: человек из их селения оказался с небольшой группой торговцев в этом городке. Брета и Зимин узнали друг друга, и он задешево сторговал ее у хозяина. Тогда Брета была незавидным куском - тощий голенастый цыпленок, не обещающий в будущем хозяину ни сладких утех, ни рабочей сноровистости. А вот теперь это была крепкотелая баба, хоть куда в любви и работе, и многие из молодых парней и впрямь завидовали Марку Юнию. Он тут, по их мнению, жил как на островах блаженных - ни работы, ни заботы о куске хлеба, да еще Брета под боком счастливчик, да и только!