Александр Гейман - Жизнь кота

А все-таки не безнадежны - другой врач днем написал, какие лекарства надо купить, Брат заскочил домой, залез в кубышку, и уже к вечеру Божье слово, напечатанное в порнографической газете, превратилось в дорогое лекарство "Сандостатин" и было вручено дежурному в реанимации, а назавтра удалось купить ещё две упаковки, половину денег дала сестра, и теперь оставалось ждать.

Четыре дня на звонки в реанимации сообщали, что состояние тяжелое, на пятый сказали, что стабильное и показания нормальные, а на шестой день, восьмого марта, выяснилось, что из реанимации Толстую Бабушку отправили поправляться в общую палату. Обнадеженный Брат поторопился в больницу - и обнаружил, что обнадежиться он поторопился.

С этой минуты началось то, что называется выхаживание или уход за больным. Ходить, и правда, пришлось вдосталь - не говоря о суете вокруг койки, Брату требовалось по три-четыре раза на дню бегать домой и обратно, благо больница была в десяти минутах, а уход за больной был действительно _уходом _з_а_ - в мамину болезнь, очень далеко, а разыскатель из Брата был хреновенький, и по неопытности он, конечно, много чего делал не так. И уж этот уход не был идиллическим сидением у родной кроватки с благостным состраданием на лице, со вслушиванием в бред и с дачей ложечки питья на слабую просьбу очнувшегося от забытья. Хотя Толстая Бабушка, пока не отошла от наркоза и оболванивающих снадобий, и лепила иной раз что-нибудь не то, вроде черно-белого тигренка, подаренного врачам в реанимации, но была в сознании, бреда не было, а была рвота и стоны бесперечь, а потом, когда на следующие сутки пришел другой врач и Толстой Бабушке кое-как запихали в ноздрю зонд и откачали из желудка давившие воды, тогда стало можно пить и воздух оглашал поминутный призыв. Толстая Бабушка получала ложку воды, лежала минуту-две, снова ощущала сухость во рту и жар по телу и, взглядывая сквозь очки на Брата, ангельски-кротко повторяла свое: "Пить!" и слегка шевелила лежащими поверх одеяла руками - дескать, а вот я, такая, снова хочу, и куда теперь деваться. Положенную ей на ночь в кровать полуторалитровую бутыль минералки она выпила всю и, конечно, наутро обмочилась, оставить с ней на ночь никого не нашлось, а сама она была не ходячая да и судно подложить под себя не могла - что называется, жопа тяжела. И уж тогда догадались налить тарелку воды и накидать клочков ваты, чтобы просто протирать рот - но и эту вату к месту употребления доставляла рука Брата, а не Бабушки, так ей нравилось.

А ещё было поднятие тела - "Подвинь тушу", - говорила Толстая Бабушка - и подтягивание выше по кровати, потому что нужно было положение полулежа, а Бабушка все время сползала, ещё был вынос судна и перестилка простыни и пеленок, опять же с поворотом и передвижкой тела, ещё были поездки на рентген, через всю больницу и в лифте, для снимка там надо было глотать барий, а Толстую Бабушку и так тошнило, и этот барий она выблевывала струей, так что седая врачиха-рентегенолог едва успевала отдернуть лицо, ещё было мучение с заталкиванием зонда в ноздрю, чтобы оттекали воды из желудка, ещё была сдача крови, потому что через неделю было ухудшение и снова увозили в реанимацию, ещё было, попозже, кормление с ложечки и растирание тела с мазями от опрелости, а ещё мытье заблеванного пола у кровати, накидывание и удаление одеял, грелка для мерзнущих ног - да что там, всего не перечесть.

Нельзя сказать, чтобы Толстая Бабушка сдалась на милость болезни и совсем не боролась. Так поступала глухая старуха Азанова, лежащая в койке слева, а была она ещё толще Бабушки, правда, горшок подкладывала под себя сама, - вот та действительно неумолимо вгоняла себя в могилу, а у ней был-то всего-навсего вырезан желчный пузырь, после этого люди на второй-третий день встают и ходят. Но старуха Азанова не хотела ходить, а хотела, чтобы все прошло само, а ей всё подавали и приносили и ни к чему слушать вздор энергичной сестры старше на десять лет, которая убеждала Азанову самой заняться своим выздоровлением. Не присуще живому сдаваться смерти, так что вряд ли это было волей безучастной души старухи Азанововй, решившей осовободиться от бестолкового воплощения, - нет, это была лишь привычка плыть по течению, и теперь это было течением к смерти. И Брату было горько видеть эту близко лежащую карикатуру на его мать, ведь хотя и Толстая Бабушка ждала, чтобы _е_ё_ _в_ы_л_е_ч_и_л_и_, и не понимала, что выздоровливать надо самой, хотя она полагала, что мир обязан срочно сбежаться и толпиться вокруг нее, сострадая и обихаживая, но болезнь её действительно была серьезной и уход действительно требовался, и выздоровлению не обойтись было без дружественного лечения.