— О! — сказал Шукат. — Мой поворот! Две небольшие грядки пройти — и уже колодец. Давно наши роются.
— Какой километр? — спросил Сурин, охрипнув. Вдруг стало страшно, что проскочили, что не узнал места. И вообще… Больше тридцати лет прошло, мало ли. Еще тут задумался и почти перестал следить за дорогой…
— Тридцать первый от Ербента. Вам какой?
— Десять еще, — облегченно выдохнул Сурин. — На сорок первом…
— Это можно, — сказал Шукат, — это сейчас.
Он прибавил газу, как всегда, радуясь близкой цели. Тут, в урочище Бузлыджа, работала приятная Шукату бригада. У них в домике вполне налаженное хозяйство. Шукат вез им ворох новостей — устных. Кроме того, газеты и письма. Как каким-нибудь полярникам. Только сбросить на сорок первом старого ежа и побыстрей развернуться. Впрочем, в пустыне его одного не оставишь…
— Вы там надолго? — спросил Шукат. — Подождать, может?
— Не надо, — сказал Сурин. — Я посижу…
— Чего там сидеть? — удивился Шукат, но сразу махнул рукой — все равно не добьешься толку, пусть как знает.
Миновали барханный подъем, скатились в низинку меж двух песчаных холмов. Дорога вильнула вправо…
— Тут, — тихо сказал Сурин. Едва слышно сказал, одними губами, а будто толкнул в спину Шуката, так у него вышло. Шукат тормознул рывком, как врос ЗИЛом в песок.
На сорок первом километре дорога вильнула вправо, объезжая старую автомобильную раму. Как развернули ее боком когда-то, почти поперек трассы, так и осталась. Поржавела только. Не разберешь теперь — от какой машины, «форд», ГАЗ-6 или ЯЗ. Просто рама, каких много рассеяно в Каракумах. Вместо памятников тем годам. Шоферский памятник — рама, других не ставят в пустыне.
Обыкновенная рама, каких много. Метров восемь длиной. Несколько кустиков вдоль, изгородь нарастила пустыня. Рыжая ржавчина. Никаких особых отметин. Только разве они шоферу нужны, когда под этой вот рамой сколько лежено, в холод ли, в зной?! Когда каждый ее сантиметр, может, тыщу раз ощупан, оглажен твоими руками?! Свою раму всегда узнаешь…
— Тут они меня и прижгли, — сам себе сказал Сурин.
Он слепо шагнул с дороги и опустился на раму. Провел ладонью, и ладонь стала красной от ржи. Сурин стряхнул ладонь, и тогда, наконец, почувствовал, что приехал. Давно нужно было приехать, и он, наконец, приехал. Странное это чувство — через тридцать четыре года снова попасть на то место, где тебя очень старались убить. Старались, да не убили. А убили помощника, только что женатого парня, такого же молодого, как ты тогда.
— Тут… — повторил себе Сурин. И сразу будто увидел их всех, какими были тогда.
Себя, в гимнастерке, войлочной шляпе и в трусах, обычной своей форме, — у капота ЯЗа. Верную морду своего ЯЗа с разгоряченным радиатором. Уполномоченного Союзсеры Шишкина, толстяка с портфелем. Шишкин был в тот раз случайным попутчиком. И своего помощника Мишу Хвостикова, как он говорит: «Эту машину вместо собаки можно ставить дом сторожить». У ЯЗа и впрямь было какое-то собачье чутье на дорогу, но Хвостиков ничего такого не говорил — точно, знает Сурин. А все равно помнится, будто говорил. Это Лоскутов написал, будто Хвостиков так говорил. И так теперь помнится Сурину. И книжка и как было — все переплелось в памяти. Одно дополняет другое. И то и другое — правда. Если бы не книжка, Сурин никогда больше не попал бы на сорок первый километр. Разве выберешься? А книжка толкнула…
— Я поеду пока, — нерешительно сказал Шукат. Он все стоял рядом, и что-то мешало ему тронуть. Он чувствовал напряженное волнение Сурина. Непонятное волнение. И оно передавалось Шукату. Хотя абсолютно не с чего было волноваться: тишина, обыкновенные Каракумы, старый еж на ржавой раме…
Но Сурин не ответил Шукату. Просто не слышал. Он снова видел их всех, какими были: ЯЗ с пыльной мордой, Мишу Хвостикова, уполномоченного Шишкина, такого толстого, что он с трудом ворочался в узкой кабине. И рядом с ними еще Лоскутова, хотя его не могло быть в ту ночь с ними. Но он написал, будто был. Будто все сам пережил. Хотя Сурин ему рассказывал кратко, неумело, как всегда, — больше трудными паузами, чем словами. Они лежали тогда у колодца Чатыл рядом в мешках и никак не могли заснуть, потому что очень ломило плечи и очень светили звезды. И Сурин разговорился под настроение, ночью легче. Это было через два года после ЯЗа, в тридцать третьем, в автопробеге, где Сурин и познакомился с Лоскутовым…
— Поеду, — громче сказал Шукат. — Часа через три заскочу за вами. — И почти крикнул, потому что этот Сурин совсем оглох на старой раме: — Хватит нам три часа?
Читать дальше